В «Ижоре-Обжоре» я закупился на два рубля и семнадцать копеек, и закупился неплохо, так что теперь с удовлетворением смотрел, как Алёнка и Дрочило поглощают рыбу по-карельски, уху, калитки с сыром, свежие ягоды в меду и запивают это всё квасом и киселём.
Когда крепостные насытились, я наконец сказал то, что должен был сказать уже давно:
Ладно. У меня плохие новости. Или хорошие, это как посмотреть. Дело в том, что я больше не барин. А вы соответственно больше не мои холопы, а свободные люди.
Дрочило вроде официально Прыгуновский, но я уверен, что Прыгуновым сейчас не до него. Учитывая, что только за последние сутки одного Прыгунова повесили Кабаневичи, а второго хочет прямо сейчас убить Охранка.
А Алёнка вообще продана без надлежащего оформления, как мне сказал писарь в Пскове. Так что по факту вы оба свободны. И теперь относитесь к сословию вольных крестьян. И я нашёл вам обоим работу. Алёнке официанткой в «Ижоре-Обжоре», а Дрочиле грузчиком на автобазе казаков.
Только там очень попросили Дрочилу сменить имя, но я думаю, с этим проблем не возникнет. Так что всё. Наслаждайтесь правами и свободами.
Закончив свою речь, достойную самого Императора Александра II, освободившего крестьян в моём родном мире, я замолчал, ожидая реакции.
Но реакцией стало полное непонимание. Алёнка похлопала глазёнками, как она любила это делать, а потом расплакалась. Дрочила, дожёвывавший карельскую калитку (не заборную калитку, калитка это такой пирожок), тупо уставился на меня, явно не поняв ни слова.
Всё. объяснил я проще, Я больше не барин. А вы с завтрашнего дня холопы закусочной и автобазы соответственно. Так понятнее?
Алёнка совсем разрыдалась, а Дрочило пробасил:
У, продал барин! Али плохо служили?
Да хорошо вы служили, разозлился я, Только мне больше кормить вас нечем. Сечёшь? Обнищал твой барин. Вот этот ужин он последний и, считай, прощальный.
Не пойду в закусочную, совсем, как дитё, заныла Алёнка, Позор это. Мне бабка говорила, в городе работать позор для девки. Испортят, погубят!
Алёнка сейчас была особенно милой, плача, она теребила платок на шее и постоянно поправляла свой крестьянский длинный сарафан. Наряд моей сестрицы, который был на Алёнке во время нашей первой встречи, холопка переодела еще вчера, еще до угона самолёта.
Я присел рядом с девушкой на лавку и приобнял её за талию. От Алёнки сладко пахло девичьим потом, а еще чем-то теплым и родным, как будто парным молоком.
Не бросай, барчук, ласково пропела Алёнка, а потом неожиданно бросилась прямо на меня и жарко стала целовать, или скорее даже кусать мои губы своими пухленькими губками.
Дрочило, иди погуляй, приказал я Дрочиле, который уходить от меня на автобазу очевидно тоже не собирался.
Я завалил Алёнку на лавку. Красавица больше не плакала, теперь она принялась хихикать самым ехидным образом.
Интересно, разрешено ли в Империи предаваться любви на лавках?
Я быстро окинул взглядом сквер, но увидел только Пушкина и Дрочилу. Дрочило уже пошёл бродить по переулку, а Пушкин был бронзовым, так что с ними проблем быть по идее не должно.
Я распустил Алёнке длинную косу, а другой рукой стал мять её роскошную грудь. Красавица больше не хихикала, теперь она только часто и жарко дышала.
Моя рука скользнула по внушительному бедру Алёнки, я задрал ей подол. Мы слились в блаженном единстве звуков наслаждения
Это было настолько странно, что я, возможно впервые в жизни, не сразу вспомнил, где я нахожусь, когда открыл глаза.
Ну, посудите сами. Ты просыпаешься в парке на лавке, на часах три часа ночи, город пустой и темный, а где-то играют на свирели и долбят в барабаны.
Причём, эти звуки еще и приближаются.
Алёнка спала рядом, завернувшись в цветной крестьянский платок и используя собственные роскошные светлые волосы вместо подушки.
К музыке тем временем примешались крики. И это были не радостные возгласы пьяниц, а крики боли и ужаса.
Так.
Что-то не то происходит этой ночью в Царском селе.
Алёнка тоже проснулась и испуганно захлопала глазами.
Всё в порядке, я здесь, успокоил я девушку, как мог.
Из-за памятника Пушкину появился Дрочило, этот заспанным не выглядел.
Дрочило,
что там?
Не знаю, барин. Ходют.
Я хотел спросить, кто именно ходит и куда, но в этот момент увидел издававших странные звуки людей своими глазами.
Толпа вывалила в Лицейский переулок из какого-то двора за лавками и магазинами. Выглядела толпа жалкой и оборванной, человек десять, явно холопов. Среди них трое баб. Холопы в ужасе кричали и явно бежали от чего-то.
То, от чего они бежали, вскоре появилось из того же двора. Это тоже была толпа, но меньше, я насчитал семерых. Выглядели семеро пришельцев настолько зловеще, насколько это вообще было возможно.
Все они были в длинных черных одеяниях, полностью скрывавших тело, и в высоких черных же колпаках с масками, закрывавшими лица. Один из черных мерно стучал в барабан, второй играл на свирели. За исключением этого, толпа неизвестных в черных одеждах двигалась совершенно молча, остальные не издавали ни звука.
Третий шёл в центре толпы колпаков и нёс в руках длинный деревянный шест, оканчивавшийся резной короной, тоже деревянной.