Глава 8. Стрела
Конец апреля 1774г.Кристальные горы поселок Спот
Уж конечно, не в глаза. В глаза-то он был милордом. Но когда днями ползешь по горной тропе вместе с тремя дюжинами мужчин, а вечерами ютишься с ними же на тесной стоянке вокруг костра, и стоит вокруг прозрачная, хрустальная тишина, то многое услышишь из того, что тебе и не предназначено.
Наверное, началось это в первый вечер простуды. Эрвин жался к огню, специально для него разведенному, кутался в оба плаща и овчинную шкуру поверх, стучал зубами от озноба и раз за разом подзывал Томми, чтобы тот вскипятил чашу вина. Получив очередную дозу горячего напитка с имбирем и перцем, Эрвин отправлял грея взмахом руки, и тот возвращался к солдатскому костру. Томми усаживался на свое место среди воинов раз, пожалуй, в пятый, когда до Эрвина донеслось:
Наш неженка совсем расклеился
Тут бы подозвать болтуна, поставить навытяжку подальше от костра и переспросить: что-что ты сказал? Да так и оставить стоять на всю ночь, чтобы поразмыслил. Но очень уж скверно было тогда Эрвину, и оттого на все плевать, к тому же, не смог понять по голосу, кому принадлежали слова. Короче, он спустил воину наглость. А потом было поздно прозвище прижилось. Солдатня любит прозвища
Неженке огонь нужен, слышалось ему на дневном привале, когда пара греев раскладывали очаг. Спутники Эрвина днем вполне обходились холодной водой из реки, лепешками и солониной, а костер жгли только вечерами. Но Эрвину не удавалось впихнуть в себя лепешки с ледяной водой от холодного у него начинался мучительный кашель.
Буди неженку, бросал один из кайров на рассвете, обращаясь к Томми. Эрвин отлично слышал это, поскольку уже не спал. Он вообще довольно мало спал, большей частью коротал ночи за одним из трех увлекательных занятий: кашлял, чихал и дрожал.
Неженка что, на двух одеялах спит? говорил грей, снимая багаж со спины осла, а другой отвечал ему:
Верно, и еще двумя укрывается. Так что давай все пять, не ошибешься.
Под вечер на тенистой тропе Эрвин припадал к лошадиной спине, согнувшись в три погибели и стараясь думать, что в такой позе ему хоть немного теплее. Ветер все равно пробирал до самых костей, но все-таки, кажется, чуть слабее. Чтобы поменьше глаз пялилось на его сгорбленную и дрожащую спину, Эрвин ехал в хвосте отряда. Однако это не помешало ему услышать, как барон Филипп Лоуферт сообщил одному из кайров:
Нежная нынче молодежь пошла. Женщины воспитывают их, вот и вырастают одуванчики.
Кайр промолчал в ответ, но Эрвин не сомневался, что рыцарь полностью согласен с Филиппом.
Так быть не должно, думал молодой лорд Ориджин. Нужно пресечь это со всей строгостью. Поймать момент, когда кто-то снова ляпнет «неженку», и всыпать плетей. Но Эрвин рассуждал об этом вяло и не слишком старался претворить угрозу в жизнь. Простуда привела его в состояние безразличия, тупой апатии. Отчасти он даже радовался этому: мучила боль в горле, постоянный кашель и озноб по ночам, но все прочие тяготы дорожной жизни отошли на второй план, сделались малозначимыми и незаметными. Эрвину попросту не хватало сил, чтобы ощущать неприятности так же остро, как прежде. Мерзкая пища, ослиная вонь, несправедливость отца
эксперимента проверить, достиг ли Луис дна смущения, или способен смутиться еще больше. Оказалось, вполне способен механик вжал голову в плечи наподобие черепахи и раза четыре облизнул губы прежде, чем выдавить:
Умоляю, простите меня, милорд! К сожалению, у меня было очень мало опыта обращения с лошадьми Будьте так великодушны, смилостивитесь и велите послать людей Ну, чтобы поймали и вернули его, понимаете?..
В горах есть волки, милорд. Они остерегаются приближаться к нам, но рыщут около, задумчиво произнес Томми и поглядел на запад, куда, по всей видимости, ушел жеребец. Взгляните, милорд
Эрвин присмотрелся. Милях в трех от лагеря над тропою кружили грифы. Выписывали кольца в опасной близости к скалам, то и дело опадали вниз, теряясь из виду, но вскоре снова всплывали и принимались кружить на распластанных крыльях.
Внизу пируют волки, милорд, пояснил Томми. Грифы пытаются урвать свой кусок, а серые их отпугивают.
Луис схватился за голову и вскричал:
Бедный, бедный мой малыш! Боги, какая страшная гибель ждала тебя по моей вине! Я глупейший из смертных
Его горе было столь искренне, что Эрвин испытал некоторое сочувствие. Томми, напротив, позабавился:
Будешь ты теперь, Луис, сам себе служить конем. Потащишь на спине свою треногу. Гляди, как бы и тебя волки не сожрали.
Как же?.. воскликнул Луис, испуганно выпучив глаза. Как же мне идти пешком? Ведь у меня угломер, линейки, карты, отвесы! И это вдобавок к моим личным вещам. Как же все это донести на себе?
Томми не удержался от смеха:
Бедняга! Угломер тебе тащить тяжело! А не пробовал отшагать сотню миль, неся на себе два щита свой и господский, две кольчуги, два копья, топор, охотничий лук, да еще фунтов десять жратвы? Вот тогда бы
Томас, оборвал его Эрвин, грей умолк. А с вами, Луис, не знаю, что и делать теперь.
А не найдется ли простите меня, милостивый лорд, но не найдется ли при отряде еще одной, лишней лошади?