Рассказала всё без утайки,
не упомянув лишь сегодняшнее платье от Вероники Труччо. Марко пока не стоит знать о нём. Этот выстрел в голову и, надеюсь, в сердце мужа приберегу для удобного случая.
- Теперь действительно всё становится на свои места, - через несколько минут после моего рассказа произнёс Ищейка. - Старая Грема - личность известная. Хорошая женщина, но ей бы не ювелирные мастерские содержать, а императорским глашатаем служить. Вмиг бы по всей стране указы растрезвонила, не выходя из дома. К тому же рассеяна бывает. Вначале Ванесса что-то напутала, а потом и остальные при пересказе своих сказок добавили. Так ты, Анна, и стала чуть ли не Истинной аристократкой с непонятным Даром тумана.
В порядочности Труччо, Грема, Макуто и Россо у меня нет никаких сомнений. Если подобные дамы приняли тебя в свою компанию, то действительно, Анна, оправдываться тебе не за что. Ну а в том, что можешь интересно думать, сам недавно убедился на примере банды Кабана.
- Вот именно, - благодушно кивнула я, не выказывая своего превосходства над только что поверженным противником. - Единственное не поняла: откуда четыре демоницы взялись.
- А это уже не Ванесса постаралась, - впервые за сегодняшний день улыбнулся Марко. - Капитан стражи Эдмонт! Пьяница, лентяй и откровенный дурак! Четыре демоницы А сколько у тебя новых подруг, с которыми ты трубочистов к стражникам доставила?
- Четыре Точно! - рассмеялась я. - Надо будет им рассказать, кто они теперь такие!
- Лучше не надо, - покачал головой муж. - Тогда мне придётся расспрашивать душу Эдмонта в поисках убийц его тела. Не хочется хороших женщин потом на каторгу отправлять из-за этого идиота.
- Странно Почему, раз все знают, что капитан не на своём месте, его не снимут с этого поста? Мог бы бургомистр
- Бургомистр здесь ни при чём, - перебил меня Марко. - Стража следит не только за порядком, но и является императорской армией, защищающей во время войны город. Поэтому подчиняется не бургомистру, а армейским генералам, сидящим в столице. Вояки считают службу стражников позорной, поэтому и ссылают в неё всякое дерь шваль. Пьяниц, дуралеев, нечистых на руку и прочих, которым опасаются доверять свои спины во время боя.
В приграничной полосе, естественно, не так. А вот в спокойных городах, как Борено, сплошь и рядом никчёмные людишки в форме. К тому же жалованье у стражников небольшое, если нет боевых действий, и платится из имперской казны, а не из городской Кто будет стараться за деньги, какие и прислуга без риска получает?
- Так мало?
- Да, Анна. Ещё бесплатная форма, проживание и провизия прилагаются. Так что стража за порядком если и наблюдает, то больше со стороны. Но сейчас не о ней
На пару секунд замолчав, Марко встал, одёрнул свой китель и громко, хорошо поставленным голосом произнёс.
- Анна! Я действительно осёл! И мне стыдно за это! Прошу меня простить за сегодняшний мерзкий инцидент в моём кабинете и за
- Уже давно простила, - перебила я с улыбкой. - В конце концов, есть и моя толика вины, что раньше не рассказала тебе всё, а выжидала удобного случая.
- Нет, - грустно произнёс Ищейка. - Твоей вины нет. Сам виноват В последние дни срываюсь на всех. Никогда так себя по-хамски не вёл, а тут словно бесы вселились. Голова постоянно забита чёрными мыслями. Стыдно сказать, но даже радуюсь очередному происшествию в городе. Хочется забыться в расследовании, а не думать о другом
- О чём? - участливо спросила я, давая возможность выговориться мужчине.
- Неважно, Анна Неважно. Я справлюсь со временем и снова стану не ослом, а Ищейкой.
25.
А ещё он устал От всего: от меня прошлой, от службы, на которой приходится сталкиваться со смертью, от неопределённости и внутренних противоречий. Я даже до конца не понимаю всей глубины его усталости и разочарования. Но вижу главное для себя: даже таким сильным людям нужна поддержка. Закалённая сталь крепка, но хрупка на излом. Нет в ней пластичности. А Ищейка - это именно острый, смертоносный стальной клинок. Как наши парни из полицейского отдела.
Постоянно работая с одним негативом, они тоже хорохорились, строили из себя весёлых мачо. Неприступные и пуленепробиваемые, но в душе даже последние циники