Может, дело не в дозах, Михаил? тихо, но отчётливо произнёс я. Может, дело в том, что вы лечите не ту болезнь?
Заткнись, Пирогов! огрызнулся он. Ты со своими дурацкими анализами только время тянешь!
И тут двери распахнулись. В смотровую почти вбежала молоденькая лаборантка, её лицо было раскрасневшимся от спешки. В руках она держала тот самый, заветный листок.
Результат на кортизол! Срочно! Из лаборатории просили передать лично в руки! воскликнула она.
Решетов взял анализ и, не глядя, передал ассистенту, чтобы тот вывел результат на большой экран. Цифра появилась крупным, безжалостным шрифтом, чтобы все могли видеть.
Глава 4
Повисла тишина. Тяжёлая, недоумевающая.
Волконский смотрел на цифру, и я видел, что он не понимает её значения. Для него это был просто ещё один странный, выбивающийся из картины показатель. А для меня это был последний, недостающий кусок пазла.
Финальный аккорд.
Кстати, про Решетова такого было нельзя сказать. Он-то всё понял. Ну или хорошо притворялся, что понял.
Медленно, наслаждаясь каждым мгновением их замешательства, я подошёл к доске и взял в руки маркер.
Господа, я обернулся к замершей аудитории. Позвольте мне объяснить, что на самом деле происходило здесь всё это время.
Я начал рисовать схемы, связывая симптомы.
Вы эти часы лечили септический шок. Но его не было. Посевы крови, которые придут завтра, будут стерильными можете потом проверить. Вы пытались поднять давление литрами физраствора, но оно не реагировало. Почему? Потому что проблема не в объёме циркулирующей крови. Вы видели электролитные нарушения и решили, что отказали почки. Логично? На первый взгляд да. Но вы смотрели на симптомы. На следствия, а не на причину.
Я обвёл кружком центральное, главное звено.
А причина, господа, проста и изящна в своей редкости. Надпочечники этой женщины перестали работать. Полностью. Они не вырабатывают жизненно важные гормоны альдостерон, который удерживает натрий в организме, и, самое главное, кортизол, который поддерживает сосудистый тонус и уровень глюкозы в стрессовых ситуациях.
Я повернулся к замершей аудитории.
Низкий натрий, высокий калий, сосудистый коллапс и нулевой кортизол это не сепсис, господа. Это острая надпочечниковая недостаточность. Классический, как из учебника, аддисонический криз. А та «грязная», бронзовая кожа, которую вы все проигнорировали, сочтя её просто «плохим цветом лица» это патогномоничная, то есть характерная только для этой болезни, гиперпигментация. Признак хронической надпочечниковой недостаточности, которая сегодня, на фоне какого-то стресса, перешла в острую, смертельную фазу.
Я положил маркер и посмотрел прямо на Волконского, который стоял белый как стена.
Ей не нужны ваши антибиотики и диализ, Михаил. Ей нужна одна-единственная, дешёвая, как аспирин, ампула гидрокортизона. Введите ей сто миллиграммов внутривенно, струйно. И через пятнадцать минут она откроет глаза. Через час сможет говорить. А через сутки будет абсолютно здорова. Это всё.
В смотровой стояла мёртвая тишина. Даже Нюхль, дремавший невидимым на подоконнике, теперь сидел, внимательно наблюдая за этой развязкой. Волконский был уничтожен. Публично. Профессионально. И окончательно.
Он долго молчал, его взгляд был прикован к цифрам на экране. Затем он медленно, очень медленно повернулся к медсестре.
Вводите гидрокортизон, его голос был тихим, но твёрдым. Сто миллиграммов. Внутривенно. Немедленно.
Медсестра бросилась выполнять приказ. Все взгляды мой, Волконского, Решетова, толпы за дверью были прикованы к монитору, на котором продолжали гореть удручающие цифры.
Минута. Две. Пять Ничего.
Я видел, как на лице Волконского начала зарождаться злорадная, торжествующая ухмылка.
И тут цифры дрогнули.
Они поползли вверх. Медленно, неуверенно, но вверх. Семьдесят на пятьдесят Восемьдесят на пятьдесят пять Девяносто на шестьдесят
На десятой минуте веки пациентки дрогнули. На двенадцатой она открыла глаза. На пятнадцатой сфокусировала взгляд на белом потолке и прошептала своё первое, осмысленное слово:
Где где я?
И в этот момент толпа за дверью взорвалась.
Это были не просто аплодисменты. Это был рёв. Кто-то свистел, кто-то кричал «Браво!»
Фёдор, растолкав всех, ворвался в кабинет и, подхватив меня, принялся трясти за плечи.
Ты сделал это! Свят, ты чёртов гений! Мы богаты! Я куплю себе новый телефон!
Я посмотрел через плечо Фёдора на Волконского.
Он стоял бледный, как полотно. Вся его спесь, вся его аристократическая самоуверенность испарились без следа, оставив после себя только пустоту и раздавленное, уничтоженное самолюбие. Он открывал и закрывал рот, как рыба, но слова не шли.
Решетов подошёл ко мне. Он смотрел на меня с нескрываемым шоком, смешанным с глубоким профессиональным уважением.
Это было он с трудом подыскивал слова. Это было блестяще, Пирогов. Просто блестяще. Признаю своё поражение. Аддисонический криз такая редкость
Редкость для тех, кто не умеет смотреть, доктор, бросил я небольшую ядовитую шпильку. Её бронзовая гиперпигментация буквально кричала о диагнозе. Нужно было просто увидеть, а не слепо следовать протоколам.