Без повара мы бы запомнили, с усмешкой ответил Генчик, такое не забудешь.
Точно, Катерина поваром ходила, обрадовался Костя, вон она в конце записана, теперь вспомнил. Надо же, из головы вылетело.
Так, две семьи, это подружки три, помню, так Анастасия Васнецова. Вот же она, вы чего мне голову морочите?!
Так ты скажи уже, на ком она ехала, мы тебе сразу вспомним.
Атос, Арамис, Тамерлан Что?!
Аркадьевна в бешенстве отшвырнула список. Санька прищурился на неразборчивые строчки: имя туриста кличка коня, фигурные скобки, объединяющие семьи и компании, одна кличка густо зачеркнута и рядом вписана другая, там знак вопроса а, это Че, он шустрый, сомневалась, что справится. Санька еще не успел понять, что именно прочитал, а пол вдруг плавно ушел из-под ног, как тогда, во время землетрясения, уходила земля, как уходила из-под него конская спина
(бешеная тьма летит в лицо ничего кроме тьмы ничего больше не важно никаких напрягов восторг ужас
освобождение)
Вы что мне тут понаписали?! как сквозь вату донесся крик Аркадьевны. Она трясла исписанной ее собственным размашистым почерком бумажкой, очки съехали к кончику носа. Что вы мне понаписали?! Какой Суйла?! Какой Караш?! Их обоих уже пять лет как съели!
Откуда я все это знаю? Санька рассказал, а детали я додумала. К тому времени я уже могла вникать в детали.
2
Все белые кони на самом деле светло-серые. Заезжие скупщики их не берут, говорят, у них мясо в белых пятнах. Из первой рюмки обязательно надо немного налить в костер. Асе нравится грызть горькую изнанку апельсиновых корок. Она этого стесняется.
Все из-за Генки и его дурных ночных скачек. Начало я пропустила за мытьем посуды и, только когда выключила кран, услышала глухой топот копыт. Я стояла с мокрыми руками в тусклом пятне электричества под опустевшим навесом и понимала: что-то происходит в ознобной темноте за его пределами. Первым делом подумала: случилась беда.
У забора торчали туристы, и я подошла узнать, в чем дело. Топот затих; люди стыли молчаливыми напряженными тенями. Я почувствовала смутную дрожь земли. Услышала дробный рокот, далекий злой крик. Потом кто-то заорал матом, совсем уже жутким, но знакомым голосом, и тут до меня дошло.
Генка наслаждался выжатой с четвертого захода победой, может, минуту. Никто не успел понять, что Саньки нет слишком долго, никто и забеспокоиться не успел, как прибежал Бобик пустой и встал рядом с Чалком, тяжело отфыркиваясь. Тут, конечно, все засуетились: искать, спасать, но, пока договаривались и считали фонарики, Генка ускакал наверх поперек поляны и вскоре
вернулся с Санькой за спиной. Вид у того был обалделый и какой-то блаженный.
Зря я при всех спросила, как Генка так быстро его нашел. Могла бы догадаться и промолчать. Но и его никто за язык не тянул говорить, что просто увидел, куда Саньку понесло, да понадеялся, что вывернет
В общем, скачки Генка продул; он в этом не признался, да и не до выигрыша всем было, но Генка знал, и Санька знал, и все урочище, все пять домов знали уже назавтра. Генку заело. Он разочаровался в Чалке и бросился обучать своего серого трехлетку, который до сих пор ходил с молодняком, ни разу не седланный. В поход его взял заводным, чтобы пообмялся и не отвыкал от рук.
И серый неделю возил овощи, а когда доели последние картошины, я уломала Генку повесить на него кухню. Не всю: Генка возмущенно отверг мои мелкие прибамбасы и приспособы, поварешки, посудки, дощечки; сказал: заебет брякать. Но главное, огромные тяжелые котлы, от которых даже сильные кони неуклюже покачивались и оступались, все-таки забрал. Только идея оказалась плохой: раздутые котлами арчимаки пугали серого; он шарахался, норовил то отпрыгнуть в сторону, то понести, совсем задергал Чалка и довел Генку до белого каления.
Так и получилось, что накануне дня, когда Панночка появился в «Кайчи», я спускалась налегке, а Генка был связан по рукам и ногам. Должно было быть наоборот: повар тяжелый и неповоротливый, конюх верткий и быстрый. Генка бы, может, справился. Я не смогла.
Сядем на попы и скатимся до самой базы, говорили мы туристам накануне, но до скачка, основного спуска, остается еще полчаса ходу вдоль подножия Багатажа, через густой вытянутый кедрач пополам с пихтой. Уже пошли первые березы, жимолости стало меньше, цветы почти исчезли так, россыпь оранжевых лепестков жарков на тропе, багровые коробочки пионов. Зудит от подступающей жары шрам тонкая белая полоска от локтя до косточки на запястье. Здесь уже душной зеленой подушкой валится на склоны середина лета.
Часа через три я сдеру с себя раскаленные сапоги, встану босыми ногами на чисто выметенные кедровые спилы под навесом. Вымою руки теплой водой из крана. Скрещу пальцы: «Что там нового снаружи?» «Все та же херня». «Понятно». Конюхи списываются со своими в деревне, сбиваются в кучку у дальнего конца стола, склоняют головы над сообщениями в чьем-то ватсапе. Такие зычные недавно, переговариваются глухо и торопливо. «Еще в марте только сейчас привезли». «Говорят, с пустыми руками» «Ты его знал?» «Он с моей сеструхой одноклассник». «Вот сезон доработаю и пойду». «Да ну» «Серьезно, пойду». Они налезают на экран широкими плечами и поворачивают к чужаку настороженные, злые, опустевшие лица. Я тоже чужак, но я свой чужак. Мне могут рассказать потом, каждый по отдельности. Не уверена, что я этого хочу.