Он создал современную студенческую песню.
Он дал своему поколению голос, дал жанр, и именно с его голоса, с его легкой руки пошло уже поветрие и явились менестрели следующих поколений принцип был распознан, почин подхвачен, создалась традиция, артистическая система, оказавшая влияние на поэзию и ставшая ее частью.
Визбор немного потерялся в лавине, им самим вызванной. Аудитория множилась и дробилась; из студенческой среды новый песенный стиль взлетел в профессиональную литературную сферу, где немедленно воцарился Булат Окуджава; новая песенная культура пробудила дальние от студенчества края народа, всколыхнула массу, которую выразил и покорил Владимир Высоцкий. Визбор уступал первому в чистоте тона, второму в темпераменте, в остроте и резкости типизма; он оставался прежде всего певцом студенчества, романтиком послевоенного поколения, мальчиком оттепельных лет, а жизнь бежала дальше. И сам он, Визбор, старался не отстать гулял со своей гитарой счастливо и ярко; песенная его лирика летала над хибинскими и забайкальскими лесами, над ледниками Кавказа и песками Средней Азии над всей сказочной страной по имени Хала-бала.
В нем было что-то от бродяги, от счастливого гуляки в Визборе-репортере, Визборе-журналисте, Визборе-шутнике, Визборе-горнолыжнике, только иногда это запойное кружение вдруг осекалось в его стихе внезапной и непонятой тревогой:
Сложность была в том, что в официальную советскую поэзию он плохо вписался, хотя интонации, найденные Визбором-поэтом, были в ходу в лирике 7080-х годов: и простое мужество, и неожиданная прямота исповеди; неофициальная же аудитория Визбора-певца то самое студенчество пятидесятых шестидесятых годов, которое когда-то первым расслышало его, среда эта понемногу растворялась. Его давние слушатели работающий костяк интеллигенции оттепельных и застойных лет по ходу Перестройки стали сходить в тень.
Но эти люди не дали стихам Визбора забыться.
Иногда думается: вернуться бы сейчас в тот далекий шестьдесят первый год, когда сидели мы вдвоем около огромного доисторического магнитофона и рассматривали оранжевые и синие горы на его гуашках, а за окнами летел снег на кустарники у ЦУМа, вернуться и сказать: «Не думай-ка, брат, ни о чем! Разбрасывайся! Пой, пиши, рисуй, играй! Не бойся! Не пропадут твои песни! Не пропадут».
Или еще с его интонацией: «Уже изготовлены пули, что мимо тебя просвистят».
Так что же это за интонация?
Шутили: у Визбора даже гитара смеется! В его голосе искрилось какое-то полускрытое ликование, у него улыбались каждое слово, каждый звук; эта свободно играющая радость окрашивала любую песню, даже грустную. Вечер его памяти в декабре 1984 года (готовили для его живого пятидесятилетия,
а вышел траурный) показал, сколь прочна его популярность. Я не забуду этого гигантского зала: люди словно замерли от переполнявших их слез, но не решались их пролить такие со сцены неслись ликующие, искрящиеся его песни. А в зале как раз и сидели постаревшие студенты пятидесятых годов, работающая интеллигенция
Визбор был и остался ее поэтом, выразителем ее душевности, ее судьбы. Нашей судьбы.
Он поэт товарищества, поэт контакта, поэт тесных человеческих связей. Это чувствуешь, когда сравниваешь его душевную контактность с потаенным одиночеством маленького солдата из песен Окуджавы, который если и скажет: «Возьмемся за руки, друзья», то тут же и прибавит: «чтоб не пропасть поодиночке». Или с крутой мятежностью героя песен Высоцкого: тот полагается только на свои силы, а если идет в связке, то опять-таки потому что смерть его сторожит. А герой Визбора в связке и в цепочке легко и естественно. Человек с рюкзаком и ледорубом на крутом склоне, на накренившейся палубе, за рулем мчащейся машины, за штурвалом взмывающего самолета он всегда улыбается. Визбор это тепло дружеских рук, улыбка солидарности, ликование встречи.
Его символы тропа, уходящая в туман, тропа, по круче взбирающаяся к солнцу. Его язык скупые жесты: мужская немногословность, стесняющаяся самой себя, как бы прячущая свою силу. Никакой выспренности, все почти по-домашнему просто: лыжи у печки, качнувшийся вагон, намокшая палатка Дом на колесах. Романтическая мечта выношена не в воображении джеклондоновского героя, а в сознании реального послевоенного студента из тех самых детей войны, что выжили в страшные годы, выросли на «горбатых улицах», а потом, выучившись, освоив книжные премудрости, закинули за плечи рюкзаки и пошли осваивать эту землю. Визбор с его нехитрыми, покоряющими мелодиями, с его душевностью, с его улыбающимся компанейским обликом романтик этого поколения. Поэт доблести, выпестованной в нежном и ранимом сердце. Поэт улыбки, в которой из-под уверенности бывалого человека все еще видно потрясение мальчика, глядевшего в глаза войне.
Все это имело смысл в контексте его эпохи. Эпоха кончилась. Поколение Визбора, удерживавшее юношескую мечтательность, надеялось завещать свою мечту людям будущего, но люди будущего возмечтали о другом. «Крутое» поколение, выбравшее пепси, запело иные песни. С точки зрения нового поколения, не знавшего «общественных взлетов» и не желавшего ничего «принимать на веру», смеющаяся гитара Визбора была не более чем «прикол шестидесятников», мало что значивший в реве мировой эстрады.