Станции необходимо было освободить, отправив людей по домам.
Не буду говорить, какой ценой это далось. Убеждали, разъясняли, ругались, случалось, действовали силой. Приостанавливали снабжение бесплатной водой и провизией, по громкой связи уведомляли о пунктах выдачи гуманитарной помощи в городе. Самых упрямых не трогали, ждали, пока уйдут сами. Так или иначе, в конце мая, ровно через три месяца после начала войны, первые поезда двинулись в путь по темным кишкам тоннелей.
Интервал движения: тридцать минут. Пятнадцать минут. Десять. Семь. По всем направлениям, кроме конечного участка Холодногорско-Салтовской линии и станции «Госпром», работавшей только как пересадочный узел. Ага, пустили конечный участок. Ага, и на пересадке заработало.
Все, порядок.
К чему это я? Нет, речь не о метро. Метро пример, аналогия, чтобы стало понятнее. Я о людях. И даже не о живых.
Война это смерть. Множество смертей. Не знаю, как умирают солдаты, мне не довелось побывать на фронте. Но здесь, в городе, гражданские умирали по-разному. Большинство обычно, как все, не о чем рассказывать. Они уходили, с ними прощались. Но случались исключения
Кое-кто после смерти не соглашался уходить. Как те, кто наотрез отказывался покинуть метро, казавшееся единственным островком безопасности в убийственной круговерти, они отказывались покидать свои квартиры. Их тела зарывали на кладбищах или сжигали в печи крематория, но это не убеждало бедняг в необходимости тронуться в путь. Они даже не интересовались судьбой собственных тел. Нет, они забивались в опустевшие жилища, прятались там, лишь изредка выбираясь наружу, как правило, не дальше двора или конца улицы, на которой обитали при жизни. Чтобы убедить их покинуть убежище вернее, место, которое они считали убежищем, отчаянно цепляясь за последнюю соломинку, требовалась куча усилий.
Уговоры. Объяснения. Применение силы.
Каторжный труд.
И вы еще спрашиваете, чем занималась все это время наша спасбригада? Да, конечно, вы не спрашиваете. Это я так, в запале.
Проще было бы оставить несчастных в покое. Но дома восстанавливали, в квартиры возвращались живые постояльцы, а проживание бок о бок с такими соседями дело тяжелое и небезопасное. Временами это приводило к непоправимым последствиям. Даже если квартиры и продолжали пустовать, честно давая приют бывшим хозяевам, они, бывшие, мертвые, тоже вели себя по-разному.
Страх, единственная ниточка, удерживавшая их зыбкое существование, превращался в веревку, захлестывал, душил, переплавлялся в ненависть. Ненависть к врагу это хотя бы понятно. Но в данном случае ненависть чаще всего обращалась просто на окружающих, виноватых в единственном прегрешении они были живы.
Ненависть
к тем, кто смеется, потому что ты больше не смеешься. Ненависть к тем, кто поет, потому что ты не поешь. Ненависть к тем, кто радуется, потому что ты лишен радости. Ненависть к тем, кто движется, поскольку ты боишься движения. Ненависть к тем, кто совершает поступки, потому что ты
Ненависть, ненависть, ненависть.
Если война, то почему ты улыбаешься? Если беда, почему ходишь, а не сидишь, скорчившись, в углу? Смотри, вокруг трагедия! Как тебе не стыдно жевать бутерброд?! Если я прячусь, какое ты имеешь право бравировать своим пренебрежением к опасности?! Ты, наверное, всем своим вызывающим поведением упрекаешь меня? Показываешь, что ты лучше?
О, мы всё понимаем, видим и ненавидим.
Живые, лишенные непосредственной возможности действовать, всё же могли сбросить такую ненависть в относительно безопасное русло, например в социальные сети. Комментарии под новостями, сообщения в общественных пабликах, Телеграм, Вайбер, Фейсбук
Скандал на улице, в конце концов!
Те, о ком я говорю, тоже сбрасывали по-своему, как умели. Я встречал женщин, лишившихся рассудка; детей, переставших говорить; собак, которые без видимой причины взбесились и загрызли случайного прохожего. Видел квартиры, где нельзя было поселиться без риска превратиться в убийцу, маньяка, психопата. Видел балконы, откуда на коляску с младенцем сам собой падал горшок с кактусом.
Тяжелыми случаями тоже занималась наша бригада.
Я не виню бестелесных жильцов, отказывающихся покидать метро, подвал, квартиру, мир и двигаться дальше. Не виню и озлобленных жильцов, уверенных, что кругом одни обидчики, а ненависть последний якорь плотского бытия. Раз так, надо цеплять этим якорем всё и всех, срывая с места, выдергивая из земли, разрушая и круша лишь бы самому удержаться на плаву.
Никого не виню. Сам такой. Вернее, мог стать таким.
Мне просто повезло.
Он мотнул головой назад, в сторону разрушенной квартиры.
Они не слышат. Я, наверное, позже приду. Попробую еще раз. Они что-то услышали, пусть теперь поживут с этим. Вечером вернусь или завтра. Если не дозовусь, придется спускаться.
Он так и сказал: поживут. Пусть, значит, поживут.
И добавил, шмыгнув носом:
Здравствуйте.
Вежливый мальчик.
Ты что, меня видишь? спросил я.
И слышу, подтвердил он. А что?
Я пожал плечами:
Ничего. Просто я мертвый. Как эти.
Мертвых не бывает, он был не только очень вежливый, но и очень серьезный мальчик. Я думал, вы знаете. Вы бы не могли подать мне руку?