Дозволено ли так ее называть, или, если я не сдержу язык, даже следствия никто устраивать не будет, казнят прямо там, на месте, перед троном, через отсечение головы?
Возок остановился, открылась дверь, кто-то снаружи, из белого утра, подал мне руку, и я, ступив из возка, по колено провалилась в глубокий снег.
Меня окружали низкие, высотой чуть больше человеческого роста, строения белые, со стрельчатыми окнами; повсюду, если не считать того, что можно было назвать дорожкой, если бы она была протоптана, заботливо раскидали свежий лапник. К строениям стекались люди но с другой стороны, не с той, с которой подъехал мой возок, а за руку меня держал представительный старик в темно-синем платье.
Нет, в рясе, поняла я. Это священник. На голове у него была тиара с медвежьей головой это церковь, посвященная Милостивой. Я приехала проводить в последний путь своего усопшего мужа. Убитого мужа, и кто из тех, кто явился сюда с той же благочестивой целью, что и я, знает о том, что он убит?
Наталья обежала возок, подхватила меня под вторую руку, и мы втроем я, священник и Наталья попытались прошествовать к церкви. До того прошел по условной тропинке к моему возку один священник, кое-как примяв снег, и я, конечно, заваливалась в сугробы. Раздался колокольный звон, не тот, какой я слышала вчера, когда налетели моры, а гулкий, как из колодца, торжественный и медленный. Каждый новый удар следовал только тогда, когда от прежнего затихало эхо.
Афонька, проворный низкорослый мужичок, соскочил с козел, обогнул нас и быстро пробежал до открытой двери в церковь, вернулся обратно и забегал туда-сюда. Не знаю, насколько это было благонравно, но тропочку он протоптал, и идти мне стало легче. Подол моей одежды намок и потемнел, обмотки намокли тоже, и я успела обозлиться я беременна, а если я простужусь? Но мы уже ступили под своды церкви, первым прошел священник, я замешкалась мне куда идти? и Наталья подтолкнула меня в нужном направлении.
Церковь была действительно посвящена Милостивой. Вокруг были статуи медведицы деревянные скульптуры, украшенные лапником и искусственными цветами. Потолки были низкими настолько, что часть находящихся в церкви людей едва не задевала их шапками, а кому-то и вовсе приходилось стоять, склонив голову. Может быть, в этом был смысл смирение и преклонение перед божествами.
Вопреки моему ожиданию, гроба не было, а народ я смогла разделить по сословиям: те, кого я заметила входящими, крестьяне и, наверное, горожане; слева от меня бояре, их сложно было спутать, и знатные дворяне: одни с бородами и длиннополые, другие щеголи, как вчерашний дьяк, и без бород. В третьем крыле стояли, как я поняла, купцы или кто-то похожий. Было много и мужчин, и женщин, но никого из детей. Подростков я таковыми по меркам этого времени считать отказалась. В четвертом крыле стояли только монахи.
Священник провел меня к высокому креслу, где возникла заминка. Никто не рассчитывал, что я со своим животом не смогу на него забраться, но выручили прислужники,
искалеченная, умирающая я и мечта, так и оставшаяся мечтой.
Мой ребенок.
«Мальчонку родит, так со двора его сразу же. Скажем, что мертвого родила»
Нет. Нет-нет-нет-нет. Я не могу, не могу, не могу позволить случиться этому. Я должна немедленно справиться и прийти в себя. Вот на что они рассчитывали.
«со двора его сразу же»
Никто не отберет у меня ребенка. Моего сына или мою дочь. Я вынырнула из океана, глотнула воздуха. Марья и повитуха кричали мне что-то не понимая что именно, я исполняла. Больно. Больно, но я живу.
Ай, матушка! И еще! взвизгивала Наталья, и я делала это «еще» не зная что, но, видимо, правильно. А теперь, ай, жди, матушка И еще!..
Это. Закончится. Я переживу.
Мое тело мне не принадлежало. Мой малыш рвался ко мне через не меньшие боль и страх я смогу, я сделаю, я справлюсь.
Все кончилось после какой-то особой боли, выкинувшей меня в небытие. Свет померк, превратился в пятна, и одно из этих пятен, такое знакомое, стояло между моих расставленных ног и кричало
Крик был все ближе, все яснее, и я окончательно очнулась. Отныне я всегда буду кидаться на этот крик самый прекрасный и долгожданный крик в мире.
Я рыдала, наверное. Наталья наклонилась, положила ребенка рядом со мной, что-то делала повитуха возилась, что-то вытягивая из меня оставь, дура! и схватки все еще мучили тело, но крик, самое главное этот крик!..
Милостивая дала, Наталья подняла ребенка, завернула его и дала мне. Руки мои дрожали Я не сознавала, что это все. Я мать. Чудо свершилось. Ай, матушка!
Кто это? спросила я. Мне было плевать но мальчику грозило больше опасности.
Девочка, матушка. Девочка у тебя. Боярышня наша!
Сморщенное милое личико. Самая красивая малышка на свете.
Женщины возились со мной обмывали, обтирали. Боль в теле сменилась другой, режущей, болью в промежности, но все мои мысли были о том, что я держу в руках. Благословение. Сокровище. То, что стоит целого мира. Я мать.
Наталья обтерла руки, расшнуровала рубаху на груди, но я замотала головой.
Я сама.
Матушка?..
Пошла вон.
Несправедливо, но я имею на это право. Наталья, впрочем, мои слова вообще не приняла на свой счет может, в родах от баб она слышала и не такое. Качая головой, она помогла мне приподняться, приложила ребенка к моей груди. В помещение набилась такая тьма девок, что я открыла было рот, чтобы заорать, но передумала. Пусть смотрят. Сколько времени, как там обыск, нашли что-нибудь?