Изъять «дипломат»! Надеть наручники! Увести!
Немногословный он парень, этот сержант. На картах, розданных журналистам, не был отмечен лифт, в который меня затолкали. Как и не было на них даже намека на многочисленные ярусы под первым этажом. Подземелье бог знает на какую глубину уходило в планетное чрево. По моим барабанным перепонкам шарахнуло давлением. Мы проезжали ярус за ярусом, и вскоре я сбился со счета, но их числу определенно позавидовал бы любой небоскреб. От мысли, что я откусил гораздо больше, чем способен прожевать, мой желудок съежился. Наконец меня вышвырнули из лифта, провели по коридору, перегороженному на каждом шагу решетчатыми воротами, и втолкнули в помещение особенно мрачного вида с традиционно голыми стенами, лампами без абажуров и жесткой табуреткой. Я тяжко вздохнул и сел. Мои попытки завязать разговор остались без внимания, как и предъявление репортерского пропуска. Впрочем, его у меня забрали вместе с ботинками, а следом за ними отправилась и одежда. Я накинул халат из черной колючей мешковины и более не старался разговорить охранников.
Честно говоря, мой боевой дух в те минуты пребывал не на высоте и падал все ниже по мере того, как слабело действие успокаивающе-собирающей таблетки. Как раз в тот миг, когда он шлепнулся на самое дно, громкоговоритель неразборчиво пробулькал несколько приказов, и меня в спешке препроводили по коридору в другой кабинет с точно такими же голыми лампами и табуретом. Но здесь обстановку дополнял металлический стол, и еще больше металла было в глазах офицера, который восседал за ним. Вперив в меня весьма красноречивый взгляд, он указал на мою расчлененную одежду, «дипломат» и обувь.
Меня зовут полковник Неуредан, и я тебе не завидую.
Вы со всеми журналистами-межпланетниками обращаетесь подобным образом?
Никакой ты не журналист, изрек он с теплотой двух жерновов, трущихся друг о друга. Документы липовые. Кроме того, у тебя в ботинках молекусвязные генераторы.
Разве их ношение запрещено законом?
Здесь, на Пасконжаке, запрещено. Наш закон карает за все, что угрожает
безопасности Монетного Двора и выпускаемых им межпланетных кредитов.
Но ведь я ничего плохого не сделал!
Все, что ты сделал, плохо. Подделка документов раз. Нелегальное проникновение на охраняемую территорию два. Усыпление охранника три. Любое из этих преступлений учтено нашим уголовным кодексом. Четырнадцать пожизненных сроков вот что тебе светит! От его голоса, и без того угрюмого, повеяло могильной жутью. И даже кое-что похуже.
Шутите? Что может быть хуже четырнадцати пожизненных сроков?
Как ни силился я держать себя в руках, голос мой прозвучал надтреснуто.
Смертная казнь. Кража на Монетном Дворе карается смертью.
Но ведь я ничего не украл!
Проклятый голос! Дрожит, чтоб его!
Очень скоро мы это выясним. Приняв решение чеканить пятисоттысячные монеты, мы надлежащим образом позаботились об их защите. Подсыпали в материал микроскопические приемники, улавливающие особый сигнал на особой частоте. А еще звуковые устройства, выдающие их местонахождение.
Ну и глупо! заявил я с ничем не обоснованной бравадой. Здесь это не сработает. Столько монет
Все они уже в надежном хранилище под десятью футами свинца. Если хоть одна монета снаружи, мы ее услышим.
Будто в подтверждение его слов вдали раздался колокольный звон. Железную физиономию моего инквизитора украсила ледяная улыбка.
Это они, вымолвил он.
Мы просидели в молчании несколько долгих минут. Наконец раскрылась дверь и знакомые охранники бросили на стол знакомый мешок. Офицер взял его за уголок, медленно приподнял, и на стол со звоном посыпались монеты.
Так вот они какие! А я и не
Молчать! громыхнул полковник. Они похищены из чеканного цеха. Найдены в трубе плавильной печи вместе с орудиями преступления.
Ничего не доказывает.
Все доказывает!
Он метнулся ко мне с проворством змеи, схватил за руки и хлопнул ими по прозрачной пластине на столе. Над ней тотчас возникла голограмма моих отпечатков.
На монетах нашлись «пальчики»? спросил он, оглядываясь через плечо.
Сколько угодно, ответил призрачный голос. На столе отъехала крышка ящичка, явив нашим глазам что-то вроде фотоснимков. Полковник рассмотрел снимки и, опуская их в щель возле пластины, снова согрел меня улыбкой айсберга. В воздухе образовалась вторая голограмма. Подчиняясь прикосновению офицерского пальца к пульту управления, она подплыла к первой и наложилась на нее.
Изображения померцали и слились воедино.
Совпадают! торжественно заключил Неуредан. Если хочешь, можешь представиться, чтобы мы правильно высекли на обелиске твое имя.
При чем тут обелиск?! И при чем тут смертная казнь? Это противоречит галактическим законам!
Здесь галактические законы не действуют, произнес он назидательным тоном кладбищенского сторожа. Здесь действуют только законы Монетного Двора. Его приговор обжалованию не подлежит.
А как же суд промямлил я, и в голове заплясали видения: адвокаты, присяжные, кассации, апелляции
В его голосе не было и тени сочувствия, а с лица бесследно исчезла даже улыбка айсберга.