А мне что делать? спросил Мортон. Ты говорил, что на этот раз я понадоблюсь.
А как же! Тебе поручается важная работа записывать на пленку нашу беседу. Магнитофон не показывай, микрофон держи поближе к говорящим. Сможешь?
Смогу!
Дождавшись темноты, мы вышли на улицу. Впереди шагали добровольцы из незнакомых нам горожан, проверяя, нет ли на пути застав или патрулей. Как только таковые обнаруживались, нам давали знать, и мы поспешно сворачивали. Прогулка оказалась довольно приятной, хоть нам и пришлось попетлять.
Был ранний вечер, тем не менее вывески увеселительных заведений не горели. Стирнер вел нас в «Толстый фермер» свою излюбленную харчевню. Там сидели несколько человек, но среди них ни одного военного.
Ты говорил, что солдатам выданы увольнительные и что они наведываются сюда. Что-то я их не вижу.
Видимо, они перестали сюда заходить, потому что их не обслуживают.
А почему их не обслуживают?
Потому что они не платят.
Похоже на правду. Но раз они захватчики, почему бы не потребовать, чтобы их обслужили.
Стоит им потребовать, как все расходятся, а харчевня закрывается.
Ясно. Ладно, все по местам. Пойду погляжу, нет ли кого на улице.
Стоя на тротуаре с незажженной сигарой в руке, я чувствовал себя едва ли не сутенером. К счастью, никто из прохожих не обращал на меня внимания. Зато я пристально разглядывал толпу высматривая тех, кого никак видеть не хотелось, полицейских, ребят с нашивками и шевронами.
Вскоре в поле моего зрения попали две невоенные фигуры в военной форме. Руки в карманах, кепи под неуставным углом стыд и позор! Они подошли к «Толстому фермеру» и с тоской уставились в окно. Я приблизился к ним.
Ребята, огоньку не найдется?
Оба
подпрыгнули как ужаленные и разом повернулись ко мне.
Ты по-нашему говоришь? воскликнул один из них.
Да. Я горжусь своими лингвистическими способностями. Если помните, я спрашивал насчет огонька.
Я не курю.
И правильно делаете, табак яд. Но, может быть, у кого-нибудь из вас найдется зажигалка?
Солдаты отрицательно покачали головами, мрачно глядя на меня. Я поднял палец с таким видом, будто меня осенила спасительная идея.
Вот что мы сделаем: зайдем в это милое заведение, и я попрошу у кого-нибудь прикурить. А потом мы с вами потолкуем за кружкой пива, и я попрактикуюсь в вашем языке. Не возражаете?
Не выйдет. Как только мы закажем пива, харчевня закроется и все разойдутся.
Это потому, что у вас нет вирров, местных денег, нашего всеобщего эквивалента. Зато у меня вирров куры не клюют. Идем, я угощаю.
Солдаты живо исчезли за дверью. Когда я вошел, они уже приплясывали от нетерпения возле стойки.
Три кружки пива, заказал я, бросая пластмассовый вирр-диск Стирнера в прорезь на поверхности стойки. Большие.
Пока робот-бармен, блестящий хромом и медью, с крышечками от бутылок вместо глаз, нес пиво, я получил обратно диск, служивший кредитной карточкой.
Выпьем за армию, ребята! торжественно сказал я, поднимая кружку. Надеюсь, вы довольны карьерой, которую выбрали.
Они с энтузиазмом хлебнули и сразу привычно заныли, что мне напомнило недавнее армейское прошлое.
Выбрали? Как бы не так нас мобилизовали! Насильно затащили в армию. Мы прятались, ловчили, да все без толку, заныли они, осушив кружки. Что в ней хорошего, в армии? Муштровка, издевательство, вонючие начальники Такую профессию разве выбирают добровольно?
Разумеется, нет! Но кормят-то вас, надеюсь, сносно?
Я с наслаждением выслушал вопли и проклятия по адресу самоприготовляющейся колбасы и заказал пива. Когда солдаты утопили носы в пене, я предложил:
Я знаю, у вас только что был обед, но очень уж уютно смотрятся три свободных стула за столиком, где сидят пожилой джентльмен и милая птичка. Надеюсь, друзья, вы позволите угостить вас добрым бифштексом?
Ответом был частый топот сапог. Перед нами поставили тарелки, и мы их мигом подчистили, стараясь не чавкать, с нами как-никак юная дама.
Высосав по кружке пива, солдатики стали откровенно пялиться на Шарлу.
Пора было переходить ко второму этапу.
Но если в армии не очень хорошо кормят, сказал я, то это, должно быть, компенсируется заботливым отношением сержантов к нижним чинам?
Сочувственно кивая и внутренне ухмыляясь, я выслушал поток жалоб на командиров, уборные, кухню и прочие прелести, столь любезные сердцу служивого человека. Затем я мигнул Стирнеру и откинулся на спинку стула.
Простите, молодые люди с далекой планеты, что я вмешиваюсь, но мы с моей дочерью Шарлой поневоле слышали ваши слова. Неужели возможно, чтобы человека против его желания заставляли служить в армии?
Еще как возможно, папаша. Привет, Шарла. Ты когда-нибудь ходишь гулять с кем-нибудь еще, кроме отца?
Да, и очень часто. Я просто обожаю красивых молодых людей. Таких, как вы.
Мы утонули в прозрачных озерах ее глаз и, побултыхавшись немного, вынырнули, чуть живые от любви. Стирнер что-то говорил солдатам, но они не слышали. Мне пришлось поставить большие кружки пива, чтобы заслонить Шарлу от вытаращенных глаз моих приятелей.
Я искренне сочувствую вам, молодые люди. На нашей планете такое просто невообразимо. Подобное насилие противоречит нашим законам, которые утверждают, что никаких законов быть не должно. Но почему вы позволяете, чтобы с вами так обращались?