Именно с этих позиций Толстой подошел к анализу трех других Писем Гоголя «по поводу Мертвых душ».
Читая Первое Письмо в 1887 г., он перечеркнул весь его текст, кроме 13 строк, которые отчеркнул и на полях возле них выставил оценку 5.
«В критиках Булгарина, Сенковского и Полевого (есть много справедливого, начиная даже с данного мне совета поучиться прежде русской грамоте, а потом уже писать. В самом деле, если бы я не торопился печатаньем рукописи и подержал ее у себя с год, я бы увидел потом и сам, что в таком неопрятном виде ей никак нельзя было являться в свет. Самые эпиграммы и насмешки надо мной были мне нужны, несмотря на то что с первого разу пришлись очень не по сердцу. О, как нам нужны беспрестанные щелчки, и этот оскорбительный тон, и эти едкие, пронимающие насквозь насмешки! На дне души нашей столько таится всякого мелкого, ничтожного самолюбия, щекотливого, скверного честолюбия, что нас ежеминутно следует колоть, поражать, бить всеми возможными орудиями, и мы должны благодарить ежеминутно нас поражающую руку» (3, 398).Текст, который выше выделен полужирным курсивом, Толстой в 1909 г. отчеркнул и на полях возле него поставил знак NBтак же знаком NB и отчеркиванием он выделил еще один фрагмент текста:
«Иногда нужно иметь противу себя озлобленных. Кто увлечен красотами, тот не видит недостатков и прощает всё; но кто озлоблен, тот постарается выкопать в нас всю дрянь и выставить ее так ярко внаружу, что поневоле ее увидишь. Истину так редко приходится слышать, что уже за одну крупицу ее можно простить всякий оскорбительный голос, с каким бы она ни произносилась» (4, 80).
Читая Третье Письмо в 1887 г., он не нашел в нем ничего примечательного, перечеркнул весь текст, возле названия вывел 0.
В 1909 г. при чтении этого Письма он выделил только один фрагмент,
но в нем содержалось самое сокровенное признание Гоголя:
«Бог дал мне многостороннюю природу. Он поселил мне также в душу, уже от рожденья моего, несколько хороших свойств; но лучшее из них, за которое не умею, как возблагодарить Его, было желанье быть лучшим. Я не любил никогда моих дурных качеств, и если бы небесная любовь Божья не распорядилась так, чтобы они открывались передо мною постепенно и понемногу, на место того чтобы открыться вдруг и разом перед моими глазами» (4. 88).Отчеркнув этот текст, Толстой на полях поставил знак NB.
«желание быть лучшим». Лучшим не в значении «самым лучшим», а в значении «сегодня лучше, чем вчера». Стремление Гоголя к самосовершенствованию, к росту душевной доброты было понятно и бесконечно дорого Толстому, ибо он сам и его многие герои пребывали в постоянном духовном развитии.
Особый интерес у Толстого вызвало Четвертое Письмо, последнее из цикла «по поводу Мертвых душ». Гоголь эскизно обозначил причины сожжения второго тома, указав прежде всего на односторонность и потому художественную неубедительность созданных им положительных героев:
«Вывести несколько прекрасных характеров, обнаруживающих высокое благородство нашей породы, ни к чему не поведет. Оно возбудит только одну пустую гордость и хвастовство. Многие у нас уже и теперь, особенно между молодежью, стали хвастаться не в меру русскими доблестями и думают вовсе не о том, чтобы их углубить и воспитать в себе, но чтобы выставить их напоказ и сказать Европе: Смотрите, немцы: мы лучше вас!» (3, 411).в 1887 г., Толстой подчеркнул слова: «Смотрите, немцы: мы лучше вас!» и рядом с ними поставил оценку 5.подкрепление в пометке Толстого (отчеркнуто на полях), сделанной при чтении этого Письма за год до смерти:
«Это хвастовство губитель всего. Оно раздражает других и наносит вред самому хвастуну. Наилучшее дело можно превратить в грязь, если только им похвалишься и похвастаешь. А у нас, еще не сделавши дела, им хвастаются! Хвастаются будущим!» (4, 93).и он в 1887 г. отметил его высшим баллом 5. Толстому претил любой шаг в сторону выпячивание национальных достоинств на фоне сравнения с другими нациями.
Такое же сильное впечатление сохранилось и при чтении Четвертого Письма в 1909 г. Толстого не могла не взволновать позиция Гоголя-человека, который незадолго до смерти, зная, что уныние и тоска в православии относимы к грехам, счел их за меньшее зло, нежели бесовскую самонадеянность:
«Нет, по мне, уже лучше временное уныние и тоска от самого себя, чем самонадеянность в себе. В первом случае человек, по крайней мере, увидит свою презренность, подлое ничтожество свое и вспомнит невольно о Боге, возносящем и выводящем все из глубины ничтожества; в последнем же случае он убежит от самого себя прямо в руки к черту, отцу самонадеянности, дымным надмением своих доблестей надмевающему человеку» (подчеркивание Толстого. В.Р.; 4, 93).
Ощущая себя физически нездоровым, Гоголь необычайно был крепок духом. Он меньше всего думал о своей писательской карьере. Пафос последних лет жизни был направлен на нравственное очищение души и исполнение предначертанного на небесах смысла жизни. Толстой дважды отчеркнул фрагмент, содержащий подобные мысли Гоголя, и на полях возле отчеркнутых слов поставил свой излюбленный знак NB (отметь: хорошо):