На странице 392 Толстой зачеркнул абзац, в котором Гоголь призывал к возвеличиванию не берущего взятки бедного «незаметного труженика», но отметил пятью баллами и двумя плюсами проблему, на актуальность которой указал Гоголь. Речь шла о важности изображения в художественном произведении внутреннего переворота в душе русского человека, о необходимости создания нового метода изображения героя «диалектики души» (термин Н. Г. Чернышевского).
«Ублажи гимном того исполина, какой выходит только из русской земли, который вдруг пробуждается от позорного сна, становится вдруг другим; плюнувши в виду всех на свою мерзость и гнуснейшие пороки, становится первым ратником добра. Покажи, как совершается это богатырское дело в истинно русской душе; но покажи так, чтобы невольно затрепетала в каждом русская природа и чтобы всё, даже в грубом и низшем сословии, вскрикнуло: Эх, молодец! почувствовавши, что и для него самого возможно такое дело» (3, 392).
Во втором томе «Мертвых душ» Гоголь попытался освоить этот метод, но почувствовал, что еще не созрел для этого. Толстой одобрительно отнесся к попытке Гоголя, и в своем творчестве сделал то, о чем мечтал его предшественник.
Чрезвычайно важен для понимания особенностей русской культуры отчеркнутый Толстым фрагмент, на полях которого он выставил 5 баллов и два плюса (5++). Важен потому, что знаменует солидарность Толстого и Гоголя в понимании главной задачи века: пробудить от сна «истинное русское чувство», дабы испросить у Бога «Гнева и Любви».
«Много, много предметов для лирического поэта в книге не вместишь, не только в письме. Всякое истинное русское чувство глохнет, и некому его вызвать! Дремлет наша удаль, дремлет решимость и отвага на дело, дремлет наша крепость и сила, дремлет ум наш среди вялой и бабьей светской жизни, которую привили к нам, под именем просвещения, пустые и мелкие нововведенья. Стряхни же сон с очей своих и порази сон других. На колени перед Богом, и проси у Него Гнева и Любви! Гнева противу того, что губит человека, любви к бедной душе человека, которую губят со всех сторон и которую губит он сам» (3, 392393).
Как видим, Толстому оказалась сродни гоголевская тоска по «нашей удали», «решимости и отваге», «нашей крепости и силе». Сближала его с Гоголем и убежденность в том, что без истинного служения Богу нет и не может быть истинного художника. Толстой отчеркнул заключительный абзац письма, в котором прозвучала эта мысль, и на полях выставил пять баллов.
«Найдешь слова, найдутся выраженья, огни, а не слова, излетят от тебя, как от древних пророков, если только, подобно им, сделаешь это дело родным и кровным своим делом, если только, подобно им, посыпав пеплом главу, раздравши ризы, рыданьем вымолишь себе у Бога на то силу и так возлюбишь спасенье земли своей, как возлюбили они спасенье богоизбранного своего народа» (3, 393).
Второе Письмо поражало глубиной затронутой в нем проблемы. Писатель, обратившись к современникам, поставил перед ними вопрос: почему при таком природном богатстве Россия, несмотря на все усилия Петра I и других императоров и их сподвижников, остается страной неухоженной, нищей, лишенной благодати земного устройства?
Причину бедности и неустроенности он увидел не столько в ошибках правительства, сколько в небрежительном отношении россиянина к жизни своего отечества, в его гражданской индифферентности, личной безответственности. Перечисляя многочисленные примеры тому, он сделал вывод:
«Словом у редкого из нас доставало столько любви к добру, чтобы он решился пожертвовать из-за него и честолюбьем, и самолюбьем, и всеми мелочами легко раздражающегося своего эгоизма и положил самому себе в непременный закон служить земле своей, а не себе, помня ежеминутно, что взял он место для счастия других, а не для своего» (3, 403).Толстой перечеркнул текст Второго Письма в 1887 г. и никак не отреагировал на него в 1909-м.
«От души, писал Гоголь, касаясь одного из лирических отступлений в Мертвых душах, было произнесено это обращенье к России: В тебе ли не быть богатырю, когда есть место, где развернуться ему? Оно было сказано не для картины или похвальбы: я это чувствовал; я это чувствую и теперь. В России теперь на всяком шагу можно сделаться богатырем. Всякое званье и место требует богатырства. Каждый из нас опозорил до того святыню своего званья и места (все места святы), что нужно богатырских сил на то, чтобы вознести их на законную высоту. Я слышал то великое поприще, которое никому из других народов теперь невозможно и только одному русскому возможно, потому что перед ним только такой простор и только его душе знакомо богатырство, вот отчего у меня исторгнулось то восклицанье, которое приняли за мое хвастовство и мою самонадеянность!» (3, 404).
«Всякое званье и место требует богатырства», великое поприще, «которое никому из других народов теперь невозможно», ждет русского человека, русского богатыря.
В 1880-е годы Толстой уже твердо придерживался иного убеждения, что никакие внешние формы преобразования действительности, как и участия человека в них, не способны изменить мир к лучшему. Только через внутреннее самосовершенствование, через следование идеалам Христа лежит путь к возрождению человека и человечества.