Так, текст Письма «Чтение русских поэтов перед публикою» он целиком перечеркнул, после названия поставил вопрос, а внутри текста подчеркнул слова «В нашей современной литературе нет ничего такого»(3, 345), имея в виду под «таким» отсутствие в эпоху Гоголя достойных для художественного чтения произведений.
Также перечеркнутым оказался весь текст Письма «Об Одиссее, переводимой Жуковским». В 1887 г. он был отмечен тремя баллами и вопросом (3, 349), в 1909 г. заслужил всего один балл (4, 36).
Три балла и вопрос, быть может, за комплекс мыслей у Гоголя, связанный с обоснованием важности духовной литературы для народа. Высота взгляда на эту проблему не могла не привлечь внимания Толстого. Но само произведение Гомера в переводе Жуковского Толстой не счел возможным включить в издательский план «Посредника». Выставленный один балл в 1909 г. указывал на несозвучность текста «Одиссеи» эре христианства, которая, как казалось Толстому, вот-вот восторжествует в жизни человечества. Правда, в письме Гоголя была мысль и о том, что в подлинном искусстве всегда есть свет христианской жизни. Отсюда не ноль, а один балл.
В Письме «О лиризме наших поэтов» Гоголь изрек признание:
«Всего нелепее выходят мысли и толки о литературе. Тут как-то особенно становится все у меня напыщенно, темно и невразумительно» (подчеркнуто Л. Н. Толстым. В.Р.; 4, 39).Толстой в 1909 г. не только подчеркнул эти слова, но и поставил возле них на полях знак NB. Видимо, это, в отличие от 1887 г., когда возле названия стоял 0, повлияло на смягчение оценки до 1.
Низкие баллы указывали на неприятие содержания статьи, где много места отводилось
размышлениям о мистически-божественной сути монарха и монархической поэзии, творчестве царепослушного Пушкина, богатырско-библейской природе русского лиризма, где часто использовались далеко не всегда лучшие цитаты из поэзии Николая Языкова.
Не вызвало особых эмоций у Толстого и Письмо Гоголя о Карамзине. В 1887 г. он перечеркнул весь текст, в 1909 г. в конце его поставил один балл.
Толстой в молодости, прочитав исторический труд Н. М. Карамзина, записал в своем дневнике: «Окончив Историю России, я намерен просмотреть ее снова и выписать замечательнейшие события» (46, 209). Известно, что свое путешествие по Швейцарии Толстой совершил по маршруту Карамзина. Гоголевский же текст, видимо, показался ему недостаточно глубоким. Это была общая эмоциональная оценка жизни и творчества русского историка и писателя. Но одна мысль, заключительная мысль текста, не осталась без внимания Толстого:
«Имей такую чистую, такую благоустроенную душу, какую имел Карамзин, и тогда возвещай свою правду: все тебя выслушают, начиная от царя до последнего нищего в государстве. И выслушают с такою любовью, с какой не выслушивается ни в какой земле ни парламентский защитник прав, ни лучший нынешний проповедник, собирающий вокруг себя верхушку модного общества, и с какой любовью может выслушать только одна чудная наша Россия, о которой идет слух, будто она вовсе не любит правды» (3, 379).Выделенные полужирным курсивом строки были отчеркнуты Толстым.
Во второй половине 1880-х годов Толстой обратился к драматургическим жанрам: закончил работу над «Властью тьмы», приступил к написанию комедии «Плоды просвещения». Казалось бы, размышления Гоголя в Письме «О театре, об одностороннем взгляде на театр и вообще об односторонности» должны были заинтересовать его, но в 1887 г. он остался к ним безучастным: после названия поставил знак вопроса, а сам текст целиком перечеркнул (3, 380389). Только через 22 года, незадолго до смерти, он резко изменил свое отношение к этому тексту: наградил его пятью баллами и в отчеркнутых фрагментах расставил знак NB.
В Письме Гоголь, полемизируя с теми, кто суживал значение театра, сводя его к «язычеству» и «бесчинным вакханалиям», отмечал, что не театр виноват в происходящем, а те, кто превратил его в карикатуру.
«Все можно, писал он, извратить и всему можно дать дурной смысл, человек же на это способен».
«Театр ничуть не безделица и вовсе не пустая вещь, если примешь в соображенье то, что в нем может поместиться вдруг толпа из пяти, шести тысяч человек и что вся эта толпа, ни в чем не сходная между собою, разбирая по единицам, может вдруг потрястись одним потрясеньем, зарыдать одними слезами и засмеяться одним всеобщим смехом. Это такая кафедра, с которой можно много сказать миру добра» (4, 60).это тот фрагмент, который Толстой отчеркнул и возле которого поставил знак NB.
Известно, что Толстой не очень жаловал театр, не любил пьес Чехова, но и в нем иногда просыпалось желание выразить себя в драматургической форме. Она позволяла непосредственно обратиться к живой, подчас многочисленной аудитории. Главное, чтобы это было важно по сути, а не игра в пустяки. Этого же хотел и Гоголь:
«Отделите только собственно называемый высший театр от всяких балетных скаканий, водевилей, мелодрам и тех мишурно-великолепных зрелищ для глаз, угождающих разврату вкуса или разврату сердца, и тогда посмотрите на театр» (4, 60).