Поутру, когда незнакомец уселся в свой антикварный «МГ» и покатил к центру деревни, Пиил добежал до пирса, поднялся к дому и влез в него через открытое окно, выходившее в сад.
Прежде всего он обратил внимание на то, что незнакомец использовал гостиную в качестве спальни.
Поеживаясь от пробиравшего его нервного озноба, Пиил торопливо поднялся по лестнице на второй этаж.
Там были снесены почти все перегородки между комнатами по-видимому, для создания свободного пространства. В центре просторного помещения стоял большой белый стол. Сбоку к столу был прикреплен микроскоп с манипулятором в виде механической руки. На другом столе поменьше выстроились в ряд флаконы и бутыли со всевозможными химикатами. Вот что было источником доносившегося из дома резкого запаха, подумал Пиил; в следующее мгновение он увидел на столе оптические приборы, напоминавшие забрана со вставленными в смотровые щели толстыми увеличительными линзами. В углу стояла металлическая конструкция с флуоресцентными лампами, являвшимися источниками того яркого, ослепительно белого света, который Пиил так часто видел ночью.
В комнате находились другие приборы и инструменты, которые Пиил затруднялся определить, но эти вещи не вызвали у него тревогу. В комнате на двух массивных подрамниках стояли две картины. Одна была большая, очень старая на вид, с запечатленной на полотне какой-то религиозной сценой. Местами живописный слой растрескался и осыпался до холста. На втором подрамнике находился групповой портрет, изображавший какого-то старика, молодую женщину и ребенка. Пиил исследовал подпись в правом нижнем углу картины. Там было начертано: «Рембрандт».
Мальчик повернулся, чтобы уйти, и столкнулся нос к носу с незнакомцем.
Что ты здесь делаешь?
П-простите меня, сэр, пролепетал Пиил. Я думал, вы дома
Ничего подобного. Ты знал, что я уехал, поскольку следил за моим домом из окна своей спальни с самого утра. Если разобраться, ты следил за мной чуть ли не со дня моего приезда.
Я думал, что вы, возможно, контрабандист.
И что же, позволь узнать, навело тебя на эту мысль?
Ваша лодка, соврал Пиил.
Незнакомец улыбнулся.
Но теперь-то ты, надеюсь, узнал правду?
Не совсем, сэр, сказал Пиил.
Я реставратор. Восстанавливаю старинные картины, предметы обихода и прочие вещи. Согласись, временами они нуждаются-таки в реставрации и ремонте. Как этот дом, к примеру.
Или лодка, сказал Пиил.
Или лодка, согласился незнакомец. Некоторые старинные вещи такие, например, как эти картины, представляют огромную ценность.
Они что же дороже яхты?
Гораздо дороже. Но
хватит об этом Теперь, когда ты знаешь, что у меня здесь хранится, у нас возникла серьезная проблема.
Я никому не скажу, проблеял Пиил. Честно.
Незнакомец провел ладонью по его коротко стриженным волосам.
Знаешь что? Мне, возможно, понадобится помощник, негромко произнес он. Человек, который следил бы за моим домом, когда я буду в отлучке. Ты как согласен взяться за такую работу?
Да.
Между прочим, я собираюсь выйти на своем судне в залив. Хочешь ко мне присоединиться?
Да.
Тебе нужно получить для этого разрешение у своих родителей?
Дерек не мой отец. А матери все равно.
Ты в этом уверен?
Абсолютно.
И как же тебя зовут?
Пиил. А вас?
Незнакомец не ответил и лишь обвел глазами комнату, как бы желая удостовериться, что Пиил не нанес никакого ущерба находившимся в помещении приборам и ценным вещам.
Глава 2
Заполненный трудовыми буднями карантин, в котором пребывал незнакомец в Корнуолле, мог бы завершиться без всяких происшествий, если бы Эмили Паркер не встретила человека по имени Рене на вечеринке, устроенной иорданской студенткой по имени Лейла Калифа дождливым вечером в конце октября. Как и незнакомец, Эмили Паркер жила в своеобразной добровольной ссылке: она приехала в Париж в надежде, что сможет исцелить свое разбитое сердце. У Эмили не имелось тех физических совершенств, которыми обладал незнакомец. Ее походка была развинченной, ноги слишком длинны, бедра чрезмерно широки, а груди тяжеловаты. Когда она двигалась, создавалось такое впечатление, что все части ее тела находятся между собой в постоянном конфликте. Ее гардероб не отличался разнообразием: большей частью она носила потертые джинсы с модными сквозными разрезами на коленях и стеганый, подбитый ватином жакет, придававший ее торсу сходство с большой диванной подушкой. Лицом она тоже, что называется, не вышла. Мать утверждала, что у нее черты польской крестьянки круглые щеки, толстогубый рот, тяжелый подбородок и тусклые, близко посаженные карие глаза. «Боюсь, у тебя лицо отца, говаривала она, и отцовское же ранимое сердце».
Эмили познакомилась с Лейлой в музее на Монмартре. Лейла училась в Сорбонне; это была удивительно привлекательная молодая женщина с блестящими черными волосами и огромными темными глазами. Ее детство и юность прошли в Аммане, Риме и Лондоне. Она свободно говорила на полудюжине восточных и европейских языков и отличалась всеми теми качествами, которыми природа обделила Эмили, была красивой, светской, уверенной в себе особой с замашками космополитки. Постепенно Эмили выложила новой знакомой все свои секреты. Рассказала, как мать с детства приучала ее к мысли, что она безобразна. Потом она поведала Лейле, какую душевную боль испытывает оттого, что ее бросил жених, а также об укоренившемся в ней страхе, что ее так никто и не полюбит. Лейла пообещала разрешить все ее проблемы одним махом, познакомив с человеком, с которым она позабудет обо всех своих прежних горестях.