Из этих и выбирай, Гуров. Если даже никто из них не убивал, все равно хотя бы косвенное отношение к убийству иметь должен. Так ему вчера говорил Константин Константинович. Анкетные данные всех работников тренотделения Гуров выписал из протоколов допросов, подшитых в уголовном деле. Результаты экспертизы им неизвестны, все, кроме убийцы, естественно, считают, что произошел несчастный случай.
Тихо в конюшне, уютно, лошади шуршат в денниках, изредка всхрапывают или трутся боком о перегородку. Идиллия. Человека убили, и все тихо, спокойно. Мастер занят своим делом, конюх своим, остальных вообще не видно. Гуров прошел до конца конюшни, насчитал шестнадцать денников с одной стороны, соответственно столько же с другой.
Знаменитый рекордист и дербист Гладиатор от своих соседей внешне не отличался темно-гнедой, статный и выхоленный. Гуров взглянул на него мельком, не стоило останавливаться рядом с местом убийства, ведь кто-то может наблюдать за ним, «писателем», со стороны. Кто-то, имеющий отношение к убийству, напряжен и нервен, он подозрителен, может элементарное любопытство истолковать по-своему. Тогда легенда Гурова, конспирация и весь план розыска полетят к черту. План? А в чем он, собственно, состоит? Познакомиться с людьми, постараться понять их. Все было ясно и понятно в кабинете Константина Константиновича. Здесь же с тобой и разговаривать-то никто не хочет. Попробуй разберись.
В конце конюшни две расположенные друг против друга комнаты. В правой отдыхают наездники. Гуров заглянул. Наездники отдыхали в полном смысле слова, сладко спали, один даже храпел. На столе пакеты с молоком, мятая газета, хлеб, колбаса. В комнате напротив пусто, резиденция начальства. Григорьева Нина Петровна, двадцать восемь лет, незамужняя Гуров вошел, сел около круглого стола, покрытого красной плюшевой, кажется пыльной, скатертью, огляделся. Говорят, вещи рассказывают о человеке правдивее, чем он сам. Что же, начнем, слева направо, по часовой стрелке, как при обыске.
У стены, рядом с дверью, огромный деревянный сундук. Лет сундуку столько, что его вполне можно назвать историческим. На сундуке стояли вполне современные весы. В углу, по другой стене комод. Не шкаф, не сервант, а комод дубовый, резной. Он брат, племянник, возможно, отец сундука. Ну, еще вот стол, на который он, Гуров, облокотился. На нем приемник, молодой сравнительно, сорока лет не будет. Вазочка с очаровательной восковой розочкой, на лепестках пыль. Дорожка-половичок, между комодом и шкафом половичок хорошо смотрится. Напротив двери окно, при поверхностном осмотре его не открывали и не мыли в этом-то году уж точно. Главное украшение комнаты картина. Она висит на стене. На ней изображен конь. Плоский, мертвый конь сундучно-комодного цвета.
Что же можно сказать о хозяйке такой комнаты? Конечно, Григорьева здесь не живет, но ведь какое-то время проводит? Гуров сделал в блокноте несколько пометок, услышал у входа в конюшню цокот подков, голоса, вышел из комнаты. На фоне яркого проема распахнутых
ворот были четко видны лошадь, коляска и человеческие фигуры.
Лошадь, на которой приехала Григорьева, была вся в мыле. Наездница и конюх быстро распрягли, Коля повел лошадь прогуливать, а Григорьева, даже не взглянув на Гурова, сказала:
Помогите мне.
Он понял, что надо откатить коляску, и тут же убедился, что она совсем не такая изящная и легкая, какой выглядит со стороны. Григорьева была невысокого роста, с чуть косолапой походкой, шлем закрывал волосы, поднятые очки лоб, лицо было грязное и злое. Гуров смущенно отвел глаза и стал наблюдать, как конюх Коля подвел лошадь к расположенной неподалеку площадке, в центре которой торчал столб с приделанными к нему параллельно земле шестами. Сооружение напоминало детские карусели. Конюх пристегнул лошадь к концу шеста, и она пошла по кругу, тряся головой, роняя хлопья пены.
Наездница возилась со снаряжением и украдкой разглядывала гостя. Чистенький, вылощенный, похож на эстрадного артиста. Лицо растерянное, удивленное, а уж молод-то, двадцать два, двадцать три, не больше. Лева действительно выглядел моложе своих лет и от этого еще больше стеснялся. Нина оглядела свой покрытый пылью мужской костюм, который делал ее похожей на водолаза.
Эй! умышленно грубо окликнула она Гурова. Писать сюда пришли?
Простите? Гуров залюбовался лошадью, которую мыл конюх. Он вылил на нее несколько ведер воды, теперь чистил, а она фыркала, раздувала ноздри, блестела шелковыми боками, была нереально красива, будто пожаловала сюда прямо из сказки.
Неужели ее может кто-то обогнать? забыв, что к нему обратились с вопросом, пробормотал Гуров.
Это Лотос. Ленька, подчеркивая мужской пол, насмешливо сказала Григорьева. Ленька лодырь, еще не жеребец, а так себе. Кроме королевских кровей и таланта, ничего нет.
Чего ничего? Разве талант
На одном таланте далеко не уедешь, Нина ударила хлыстом по сапогу и рассмеялась. Запомните и деньги на этого бездельника не ставьте.
Гуров задрал подбородок и высокомерно оглядел наездницу. Он мгновенно забыл, что он инспектор уголовного розыска, «писатель», расследует убийство, что ему нужны хорошие, доверительные отношения, что он разговаривает с мастером-наездником, хозяйкой тренотделения, в котором ему необходимо провести не один день. Он был уязвлен и ответил заносчиво и глупо: