На Красной площади стучал барабан, толпился народец. Колотил солдат в тугие шкуры, потом палки застыли в воздухе, а с помоста читать по бумаге стали:
«В дому Франца Фиршта имеет быть ввечеру комедийное действо «Об Иезекии, царе Израильском». Благородные платят по рубли, а кто желает удовольствие особо выказать тот волен и более комедиантам подавать. А подлому народу сие не к сведению!»
«А в дому господ Апраксиных, у жены иноземца де Тардия, можно видеть птицу-струсь, из земель Африканских привезенную. Сия птица-струсь бегает скоряе лошади, а в когтях особливую силу имеет. Оная же птица-струсь, ко удовольствию почтенной публикус, железо, деньги и горящие угли охотно поедает. Благородные платят по изволению, с купечества брать будут по гривне. А что касаемо людей подлых, то смотреть им тую птицу-струсь опять же отказано»
Ушаков послушал зазывал неторопливо побрел далее. Затерло его среди армяков и тулупчиков, потерялся он на Москве шумной.
Но был где-то здесь рядом Ждите его, люди!
Иогашка, где ты, рожа чухонская? позвал князь Иван.
Эйхлер предстал, себя уважая.
Зачем звали громко? сказал обиженно. Вот в Нарве у нас и дворянство, и купечество, и простолюдье даже на базаре так не кричит. Всюду тишина как в ратуше
Нашел ты мне город, которым хвастать. А сейчас дуй в погреб за щами!
Дуй сам в погреб за щами! заорал Эйхлер.
Или забыл, кому счастьем своим обязан?
Нет, не забыл, отвечал Эйхлер. Но за счастие сие отслужил столько, что давно чина коллежского достоин
С руганью князь Иван сам сбегал в погреб, вернулся с бутылками кислых щей, открыл их и полетели в потолок лохмы сочной капусты. Разлил он пенные щи по бокалам (с похмелья хорошо).
Пей, коли так, сказал благодушно. Да собирайся живее. Я невесту сыскивать еду. На запятках у меня побудь не сломаешься, чай, барин!
Первый дом, куда заехал Иван Долгорукий, был домом бывшего генерал-прокурора, графа Павла Ивановича Ягужинского, о котором Петр I говаривал: «Вот око мое, коим буду я все грехи видеть!» Впрочем, «око» это слезилось нечисто: честолюбие мерзкое снедало прокурорскую душу. Ягужинский ненавидел людей родовитых, но сам же и завидовал боярству. «Вот бы и мне корень иметь, размышлял. Хоша бы от мурзы какого татарского для куражу!»
И вдруг у него, сына жалкого органиста из костела, князь Долгорукий просит руки дочери. От такого родства совсем ошалел прокурор:
Наташа, Пашка, Марья, Аннушка сюда, окаянные! И вдруг адъютант Ягужинского Петька Сумароков рухнул в ноги генерал-прокурора:
Не надо Аннушку! Люба она мне, ваша младшенькая. Смилуйтесь, Павел Иваныч, нешто же сами молоды не бывали?
Убирайся! И адъютанта граф ногой отпихнул Пулями влетали окаянные дочки, политесы чинили, куртизану плечи свои показывали. Были они чернавками, с искрой в глазах, густобровы, резвы как бестии Ягужинский всех четырех загреб в объятия, придвинул к Ваньке.
Бери любую! кричал. Остальных с кашей есть будем!
Князь Иван поглядел на несчастного Сумарокова:
Петь, а Петь! Кажная тварь земная кузнец своему счастью. Уж ты прости меня, Петь: люба мне как раз Аннушка.
Бог вам судья. И вышел адъютант, шатаясь А тесть с зятем сели за стол, винцом балуясь, заговорили о том, о сем Кончилась беседа ужасной дракой.
Знаю, орал Ягужинский, давно ведаю, что вы, толщ боярская, не в чести меня держите. Худ я для вас! Худ, коли без порток юность пробегал, когда вы на золоте едали Но я человек самобытный, не чета прочим, и тебя, Ванька, я бить стану!
В драке сцепясь, выкатились на лестницы. Потом на крыльцо. Оттуда на улицу. Сбежался народ поглядеть, как бьются персоны знатные. Обер-камергер да генерал-прокурор!
Почто смиренно стоим? заволновался какой-то ярыга. Не видите, что высокий Сенат бьют?.. Эй, гвардию сюды!
Каку им гвардию, отвечала толпа со смехом. Дерутся-то они, видать, партикулярно. По нуждам собственным Тута поношения высокому Сенату нетути! Пущай колотятся, оно же занятно!
За ярыгу вступились двое, подбили нищего. А за нищего уже десять влезло. Потом и все, кто стоял стороной, в одну кучу свалились, не разбирая кто кого, и тут пошла такая веселая работа, что куда голова твоя, а куда шапка Петька Сумароков не удержался: тоже в схватку вошел, кулаком работая.
Ты Ваньку, Ваньку бей! азартовал Ягужинский. Коли ты Ваньку собьешь, я тебе Аньку-младшую с потрохами отдам
А князь Иван в коляску свою заскочил, Иогашка Эйхлер ему паричок с земли поднял, помог отряхнуться.
Посватались мы к чертям теперь посватаемся к ангелам. Эй, везите меня прямо в дом Шереметевых на Никольскую!..
Ангел Наташа сиротою жила. Знаменитый фельдмаршал граф Борис Шереметев породил ее на старости от вдовы Нарышкиной, а вскорости «скончал живот свой». В долгах и в славе! Затем и мать Наташина вином опилась, умерла в горячечной потрясухе. Дом богатой сироты ломился от женихов. Ревела по вечерам музыка. Пялились на Наташу мамки да свахи. Но девочка вдруг заявила братьям:
Высокоумная! А чтобы не было на мне слова худого да поносного, заключаю себя в одиночестве. Веселье еще будет
поспешу-ка я скуки попробовать!