По просьбе, Петра Алексеевича, я подарил Катерине куклу, которую он оставил у меня, после своего отъезда. Прошло всего два дня. Граф снял запрет на посещение моего дома Натальей и Катериной. Мы сидели в восточной комнате. Я принес пенал и поставил перед Катериной, сообщив ей, что это подарок Петра Алексеевича. Она открыла пенал и Наталья с Марой восторженно заохали. Катерина поставив куклу на стол внимательно рассматривала её.
Ой, Катя, как она похожа на тебя в детстве. Удивилась Наташа.
Действительно заметил я, увидев лицо куклы. Высокомерное и капризное. Катерина долго молчала смотря на личико куклы и положила её обратно. Лицо её побледнело, губки обиженно дрогнули и в глазах блеснули слёзы.
Неправда! Я вовсе не такая! всхлипнула Катерина и вскочив стремительно бросилась к двери. Остановилась и так же быстро вернулась, закрыла пенал и, схватив его, выбежала из комнаты, громко хлопнув дверью. Все в недоумении переглянулись.
А я обрадовался, что подарок Кате не понравился и мы оставим его себе.- равнодушно заметил я.
Андрей, ты просто не выносим! всплеснула руками Наталья, а Мара с неодобрением посмотрела на меня. Они переглянулись с Марой и вышли из комнаты. Пошли успокаивать Катю.
Вот и пойми этих женщин, дарят такой редкий подарок, а они ещё обижаются.
Служба начинала тяготить меня. Вся атмосфера полковой службы, парады, дворцовые караулы, участия в церемониях, откровенно раздражали. Мою раздражительность, многие мои сослуживцы, принимали за высокомерное небрежение их обществом. Все мои усилия прослужить ещё один запланированный месяц, летели к чертям. 29 марта я подал рапорт на имя командира полка, генерал-майора Серова Николая Ивановича. Заслуженный генерал, который начинал свою службу в Преображенском полку, участник Отечественной войны и заграничного похода. Отличился в 1831 году при подавлении Польского восстания. Опытный командир, строгий, но справедливый.
Генерал принял меня в своем кабинете, заставленном картами и портретами в золочёных рамах. Солнечный луч, пробиваясь сквозь стёкла, золотил серебряные эполеты на его плечах. Он медленно развернул мой рапорт, и я увидел, как его густые, поседевшие брови поползли вверх.
Любопытно, произнёс он, откладывая бумагу. Три поколения вашей семьи служили в гвардии, а вы его пронзительный взгляд упёрся в меня, хотите положить этому конец?
Я стоял по стойке «смирно», чувствуя, как капли пота сползают по спине. В кабинете пахло кожей, табаком и старой бумагой.
Ваше превосходительство, я
Не торопитесь, поручик, перебил он, доставая из ящика табакерку. Вам известно, что после такого рапорта дорога обратно в гвардию для вас закрыта? Навсегда.
За окном раздались чёткие команды и тяжёлые шаги роты, идущей на учение.
Генерал щёлкнул крышкой табакерки:
Я не подпишу ваш рапорт. Пока. Даю вам месяц. Если через тридцать дней вы повторите свою просьбу моя подпись будет здесь. Он ткнул пальцем в документ. А пока марш в строй!
Я молча продолжал стоять пока генерал не поднял взгляд от бумаг разложенных на столе.
Ваше превосходительство, уверяю вас, что мое решение не изменится ни через месяц, ни через два. Прошу вас подписать мой рапорт, сейчас.
Позвольте узнать, господин подпоручик, что побуждает вас уйти из гвардии? Тон генерала стал менее официальным Командир батальона всячески хвалит вас, ставя в пример другим офицерам. Вы прекрасно знаете, что попасть служить в гвардию это честь, которую заслуживают не
многие.
Не смею спорить с вами, ваше превосходительство. Я полагаю, что знания и навыки приобретённые за время службы на Кавказе, в отдельной пластунской сотне, позволят мне принести большую пользу отечеству, нежели служба в полку.
Серов задумчиво смотрел на меня.
Помниться ваш старший брат так же ушёл из гвардии, что бы участвовать в Персидской компании и погиб?
Так точно, ваше превосходительство.
Что ж, если вы так настаиваете. Не буду препятствовать.
Генерал подписал мой рапорт.
Теперь предстояло самое тяжёлое объясниться с родителями.
Матушка, как я и ожидал, устроила бурную сцену.
Неблагодарный! голос её звенел, как надтреснутый фарфор. Ты даже не задумываешься о будущем нашего рода!
Она сыпала обвинениями, и в «предательстве семейных традиций», и в «дурном влиянии того казачьего есаула», и даже в «желании сгубить свою душу». Я молчал, стиснув зубы, ожидая, когда буря иссякнет.
Почему ты молчишь, Андрей матушка в гневе хлопнула веером по ладони. Тебе мало примера твоего брата?
Я глубоко вздохнул и спокойно, но твёрдо ответил:
Молчу, матушка, потому что люблю вас и понимаю. Но и вы постарайтесь понять меня. Я офицер. И взрослый человек. Вправе сам решать свою судьбу.
Её глаза вспыхнули и она обернулась к батюшке.
Владимир! Ну скажи ему что-нибудь!
Батюшка до сих пор сидел молча в своём кресле, полузакрыв глаза, будто дремал. Но когда заговорил, в его голосе не было и тени сомнения:
Я ожидал этого, Анна. Он посмотрел на меня грустным и всезнающими взглядом. Наш сын не мальчик. Пусть выбирает сам. Наша опека он слегка усмехнулся, ему уже в тягость. Довольно нянчиться.