Ликург для Аристотеля, бесспорно, исторический персонаж такой же значимости, как и Солон. По его словам, Ликург и Солон были не просто создателями отдельных законов. Введя новую конституцию, они тем самым создали новый государственный строй, или даже больше того - новое полисное государство (ou|toi ga;r kai; novmou" kai; politeiva" katevsthsan) (Pol. II, 9, 1, 1273 b 33-34). Таким образом, по Аристотелю, у истоков спартанского полиса стоял Ликург. Он не просто улучшил уже существующую политическую систему, он ее заново создал. Если вспомнить, что Аристотель упрекал современных ему спартанцев за недостаточное, с его точки зрения, почитание ими Ликурга, его собственная оценка деятельности спартанского реформатора была очень высокой (ap. Plut. Lyc. 31).
Аристотель придерживается той версии, что в качестве образца для своих законов Ликург выбрал порядки, характерные для дорийских городов Крита. Он сообщает предание, согласно которому, отказавшись от опеки над Хариллом, Ликург долгое время жил в родственном спартанцам городе Ликте на Крите, откуда и перенял старинные критские установления (Pol. II, 7, 1, 1271 b 25-32). Возможно, Аристотель несколько преувеличивал зависимость Спарты от Крита, полагая, что большинство ранних реформ специфически критские по своему характеру. Но наряду с критской линией Аристотель использовал и традицию о влиянии Дельф на Ликурга. Судя по одному фрагменту из "Лакедемонской политии", Ликург постоянно совершал визиты в Дельфы для консультации с Аполлоном (ap. Clement. Alex. Strom. I. 152 = fr. 535 Rose3). По-видимому, Аристотель, так же как Платон и Эфор, считал обе традиции о происхождении законов Ликурга - критскую и дельфийскую - вполне совместимыми: Ликург копировал критские законы, но получал санкцию на их введение в Дельфах.
Аристотель довольно точно определяет время жизни Ликурга, предлагая самую позднюю датировку из всех, имевших хождение в древности. Он считал Ликурга современником царя Элиды Ифита. По его словам, имена Ликурга и Ифита были прочитаны им на архаическом диске из Олимпии, на котором, скорее всего, были записаны правила священного перемирия (ap. Plut. Lyc. 1, 2 = fr. 533 Rose3; о диске Ифита см. также: Paus. V, 4, 5 и 20, 1; Athen. XIV, 635 f). Некоторые исследователи понимают это свидетельство Аристотеля в том смысле, что Аристотель был вообще первым, кто прочел имя Ликурга на олимпийском диске. Данное замечание Аристотеля позволяет нам думать, что Аристотель относил Ликурга ко времени первой Олимпиады (776 г.).
Хотя большинство исследователей нисколько не сомневается в том, что надпись на диске древняя и аутентичная, но не все согласны с тем, что в надписи речь идет именно о спартанском законодателе Ликурге. "Даже если диск подлинный, - замечает Г. Бенгтсон, - то в любом случае не доказать, что Ликург, упомянутый там, должен быть именно спартанским законодателем". Спартанского законодателя в качестве персонажа олимпийского диска Эд. Мейер отвергает на том, весьма сомнительном, основании, что до завоевания Мессении Спарта якобы не имела с Олимпией никаких контактов. Эд. Мейер, со ссылкой на У. Виламовица-Мёллендорфа, утверждает, что на диске упомянут известный уже у Гомера аркадский герой Ликург (Il. VII, 142 sqq.). По мнению Эд. Мейера, таким образом учредители хотели привязать олимпийское празднество к фигурам героического времени.
Н. Хэммонд предлагает свой оригинальный вариант, примиряющий датировку Аристотеля с тем временем, к которому Фукидид относил спартанскую евномию. Он считает, что Аристотель, возможно, был прав, идентифицируя Ликурга олимпийского диска со знаменитым спартанским законодателем. "Если Ликург занимался своими реформами в расцвете лет, а в Олимпии действовал как геронт, то дата Фукидида - 810 г. - совпадает с тем, что говорит Аристотель".
Писатели V-IV вв. являют собой первый подлинный уровень традиции. Ведь они, как замечает Ч. Старр, были "последними, кто мог иметь информацию об еще живой структуре спартанской жизни и правления, которые сформировались в гораздо более ранние дни".
Если сведения Аристотеля о Ликурге представляются нам вполне достоверными, то с большей осторожностью приходится относиться
к более поздним источникам. Труды таких поздних авторов, как Страбон или Плутарх, ценны в той мере, в какой можно доказать их связь с источниками, восходящими к литературной традиции V-IV вв. Степень достоверности поздних авторов зависела от многих факторов, в том числе и от тех философских концепций, адептами которых они являлись. С течением веков легенда о Ликурге обрастала все большими подробностями. Самая пространная его биография, содержащая избыток антикварных фактов, дана Плутархом. Она как бы подводит итог многовековой литературной традиции о Ликурге. Конечно, в этой биографии много фиктивных деталей и элементов вымысла. Но нет никаких оснований думать, что Плутарх просто переписывал свои источники без всяких изменений. По мнению некоторых исследователей, отчасти сам Плутарх вносил новые черты в традицию о Ликурге, исходя из главной своей задачи - необходимости так подобрать материал, чтобы читатель получил не только занимательное, но и полезное в моральном отношении чтение. Как нам представляется, Плутарх не столько выдумывал, сколько выбирал из имеющейся традиции наиболее подходящий для его целей материал. Плутарх собрал все, что было известно о Ликурге до него, и, таким образом, подвел итог долгому процессу складывания мифа о Ликурге. Он сам чувствовал сомнительность своего рассказа и в предисловии даже сетовал на то, что о Ликурге невозможно сообщить ничего достоверного. Однако целый ряд деталей и заимствований свидетельствуют о том, что в основе биографии Ликурга лежит добротная традиция, восходящая, по крайней мере, к "Лакедемонской политии" Аристотеля. Как полагает А. И. Доватур, именно из нее цитировал Плутарх текст Большой Ретры.