он был восхищен мудростью руководства и со свойственной ему романтичностью даже рисовал в своем сознании таинственный Нью-Йорк, вечно манивший его своей неизвестностью. И Горбунов представлял себя в том городе и думал, а как бы он сам вел себя там на месте своего школьного друга.
Но в минуты личных откровений Горбунов иногда с некоторым скептицизмом оценивал крепость и искренность контактов его отдела с отделом международной информации, КГБ и ГРУ. Их руководители никак не могли друг с другом ужиться и были людьми разных взглядов и нравов. Горбунову иногда казалось, что напрасно эту четверку впрягли в одну упряжку, как напрасно было бы впрягать в нее коня и трепетную лань. Каждый тянул в свою сторону, и высшему партийному руководству стоило больших усилий придерживать в равном темпе их состязательный бег за приоритет и власть.
Они действительно были несовместимы: благообразный, выглядевший джентльменом и самый молодой в этой компании член ЦК партии, руководитель отдела международной информации Леонид Замятин и стоявший в партийной иерархии на несколько ступенек выше его старомодный Борис Пономарев; толстый, с заплывшими глазами и бычьей шеей шестидесятилетний хитрец генерал армии начальник ГРУ Петр Ивашутин, и внешне интеллигентный, воспитанный и занимавший высший среди них пост в государстве, член Политбюро и глава КГБ Юрий Андропов.
Когда Горбунов бывал откровенен сам с собой, он думал, что жизнь этой великолепной четверки похожа на сосуществование пауков в банке и допускал мысль, что такая же паучья жизнь и там, в очень далеком и близком от него правящем Политбюро компартии. Однажды Анатолию приснился даже кошмарный сон с предсказанием скорого конца всей этой паучьей жизни, и ему пригрезился тот день, когда к чертовой матери лопнула, наконец, вся их партийная упряжка. И Анатолий увидел тогда во сне, как на своей же собственной пороховой бочке взорвалась и рассеялась в прах советская власть.
Было время обедать, и проголодавшийся Горбунов шел уже к лифту по длинному коридору своего этажа. По обеим сторонам его расположились десятки кабинетов. Двери их сейчас все время хлопали, как затворки в скворешниках, и люди выпархивали из них, торопясь в одном с Горбуновым направлении. Возле лифта Анатолий встретил Валентина Ананьева, худого, сутулившегося и всегда небрежно одетого человека с впавшими, как у покойника, глазами.
Обедать? он протянул Горбунову руку.
Да, но я не в столовую.
В буфет? Идем вместе. И они, не дожидаясь лифта, пошли вниз на первый этаж по широкой, устланной красным ковром, лестнице.
Ананьев занимал в международном отделе такой же пост, как и Горбунов, но полем его деятельности были не Соединенные Штаты Америки, а Западная Германия, точнее, ее коммунистическая партия и все левые организации, включая и террористическую банду Красной армии. Горбунов недолюбливал этого Ананьева. Его внешний вид вызывал в нем брезгливость и какое-то отталкивающее неприятное чувство. Горбунов вспомнил, как Ананьев недавно отреагировал на покушение немецких террористов на американского генерала Фредерика Краузена. «Жив остался, выдавил тогда Ананьев со злостью, поджав тонкие губы. А жаль!»
Но сегодня Горбунову было безразлично с кем коротать оставшееся обеденное время. Ему было важно поскорее поесть, поскорее закончить поручение шефа и вовремя приехать к метро «Кропоткинская», где его ждала встреча с Ниной.
Горбунов и Ананьев миновали внутреннюю охрану первого этажа и уже в дверях буфета, скорчив улыбку, Ананьев спросил:
Слышал, что сегодня заявил наш милейший Вилли Брандт?
Нет, напряг память Горбунов.
Он сказал журналистам, что не забудет встреч с нашим вождем и всегда будет помнить, как наш старик даже дрожал, когда говорил о мире. Вот как! Чудный парень, этот Вилли!
Когда они заканчивали есть, к ним подошла буфетчица и положила на стол большую картонную коробку сигарет «Малборо».
Это для меня, заулыбался Ананьев, приятель просил. Ты же знаешь, обратился он к Горбунову, что американских сигарет нет в магазинах. А наши дрянь!
Я не курю, Горбунов развел руками и, улыбнувшись еще стоявшей рядом буфетчице, встал из-за стола. Он, конечно, знал, что в магазинах никогда не продавали ни «Малборо», ни другие американские сигареты, и что достать их можно было только в буфетах ЦК или на черном рынке, но какое-то внутреннее чутье подсказало ему не продолжать начатый Ананьевым разговор. Почему-то не нравился Горбунову этот Ананьев, казавшийся скользким, как уж.
Не успел Горбунов вернуться в свой кабинет, как его вызвали на совещание к Пономареву. «Началось! с досадой подумал
Анатолий. Надолго ли?»
Когда Горбунов вошел в кабинет Пономарева, там уже было человек десять, и Анатолий занял свое привычное место у окна, как раз с правой стороны от шефа. Горбунов почему-то не любил садиться за длинный, обтянутый зеленым сукном стол, стоявший перпендикулярно к столу босса. Там у окна Анатолий имел возможность незаметно выглядывать на улицу, отвлекаясь от чрезмерно долгих иногда рассуждений своего начальника. И вот сегодня, как казалось Горбунову, совещание затянется, и его место у окна окажется кстати. И действительно, Пономарев, сложив перед собой, как на молитве, свои пухлые руки, говорил медленно и растянуто. По выражению его уставшего лица видно было, что сегодняшнее совещание давалось ему с большим трудом, он все время заставлял себя сосредотачиваться с мыслями.