обратно, лучше обеспечив себя необходимым для жизни, так что теми, кто остался дома, овладело глубокое уныние, и они стали упрекать своих вождей, из-за которых, как им казалось, они лишились подобного счастья. 5. Итак, Геганий и Минуций, консулы этого года, оказавшись среди серьезных и разнообразных бурь и часто подвергаясь опасности гибели государства, ничего страшного не сотворили, напротив, спасли его, поступив в этих обстоятельствах скорее благоразумно, чем удачно.
XX. Назначенные после них консулы Марк Минуций Авгурин и Авл Семпроний Атратин, получившие эту должность второй раз , мужи не без опыта и в военном деле, и в речах, проявили большую заботу о том, чтобы наполнить город хлебом и прочим продовольствием, полагая, что согласие жителей зависит от благополучия в этом вопросе. Однако им не удалось одновременно добиться обеих этих целей, но вместе с пресыщенностью от благ явилась разнузданность тех, кто ими воспользовался. 2. И тогда-то Рим подвергся величайшей опасности с той стороны, откуда меньше всего можно было ожидать. Ведь и послы, отправленные консулами для хлебных закупок, приобрели на общественные средства много хлеба на приморских и внутренних рынках, привезя его в Рим, и изо всех мест сошлись те, кто обычно торговал продовольствием, чей груз город также скупил на общественные деньги и держал его под охраной. 3. Кроме того, прибыли и отправленные ранее на Сицилию послы Геганий и Валерий, ведя много грузовых судов. На них они везли пятьдесят тысяч сицилийских медимнов пшеницы , половина которой была куплена за весьма малую цену, а остальные послал тиран, передав безвозмездно и доставив на собственные средства. 4. Но, когда жителям города стало известно о прибытии судов с хлебом из Сицилии, среди патрициев разгорелся жаркий спор по поводу его продажи. А именно, самые снисходительные из них и наиболее расположенные к плебсу, принимая во внимание угнетающие общество беды, убеждали весь дар тирана разделить среди плебеев, а купленный на общественные деньги хлеб продать им за небольшую цену. Они доказывали, что вследствие этих благодеяний скорее всего может смягчиться раздражение бедняков против богатых. А более самонадеянные и олигархически настроенные патриции полагали, что следует рьяно и всячески вредить плебеям, и советовали сделать продовольствие для них как можно дороже, чтобы из-за нужды они стали благоразумнее и относительно остальных гражданских обязанностей более законопослушными.
XXI. Из таких вот сторонников олигархии был и этот Марций, прозванный Кориоланом , высказывавший свое мнение не как остальные, тайно и осторожно, но открыто и смело, так что его услышало и много плебеев. Дело в том, что он имел помимо общих для патрициев обид и некоторые собственные поводы, появившиеся недавно, в силу которых, казалось, он справедливо ненавидит плебеев. 2. А именно, когда он добивался консульства на последних выборах при поддержке патрициев, народ выступил против и не позволил отдать должность ему, остерегаясь, ввиду блестящей славы и отваги Марция, как бы он в силу этого не предпринял что-нибудь для ниспровержения власти плебейских трибунов, и особенно опасаясь его из-за того, что ему, как никому прежде, с большим рвением помогало множество патрициев. 3. Поэтому Марций, движимый гневом на такое оскорбление и в то же время стремясь вернуть к первоначальному порядку изменившийся политический строй, и сам, как и раньше я говорил, добивался свержения власти народа, и остальных побуждал. А вокруг него сплотилось значительное товарищество из знатных юношей, которые имели наибольший имущественный ценз, и многочисленные клиенты, присоединившиеся из-за военной добычи. Поощряемый этим он вел себя надменно, стал знаменит и достиг вершины известности. 4. Однако по этой же причине ему не достался счастливый исход. Ведь когда по данному поводу собрали сенат и старшие сенаторы, каков был у них обычай, первыми изложили свои мнения, среди них нашлось немного таких, кто бы открыто выступил против плебса. Как только слово перешло к более молодым, Марций, испросив у консулов разрешения сказать, что хочет, и удостоившись всеобщего одобрения и внимания, произнес против плебса речь следующего содержания:
XXII. «То, что плебс отделился, не нуждой и бедностью угнетаемый, отцы-сенаторы, а движимый дурной надеждой уничтожить ваш аристократический строй и самому распоряжаться всеми общественными делами, думаю, почти все вы поняли это, видя его выгоды от примирения. Ведь ему оказалось недостаточно, погубив доверие к договорам
и отменив обеспечивавшие его законы , ни во что иное уже не соваться; так нет, введя новую должность для ниспровержения власти консулов, он сделал ее посредством закона священной и неприкосновенной и теперь втайне от вас, о сенат, недавно утвержденным законом присвоил себе тираническую власть. 2. В самом деле, когда в соответствии со своей большой властью его вожди, выставляя в качестве благовидного предлога именно помощь обиженным плебеям, уводят и уносят благодаря этой власти все, что им угодно, и никто, ни частное лицо, ни должностное, не воспрепятствует их беззакониям в страхе перед законом, который лишает нас вместе со свободой деятельности и свободы слова, назначая смерть наказанием для произносящих вольные речи, то каким другим именем следовало людям, имеющим разум, назвать такое самовластие, кроме как тем, что одно лишь является истинным и с которым все вы, пожалуй, согласитесь, то есть, тиранией? И если над нами властвует как тиран не один человек, а весь плебс, то чем это отличается? Несомненно, дела у обоих одни и те же. 3. Поэтому лучше всего было вообще не допустить появления этой власти в зародыше, но все тогда выдержать, как предлагал благороднейший Аппий, задолго предвидя беды, а если не вышло, то, по крайней мере, теперь всем единодушно вырвать ее с корнем и выкинуть из города, пока она слабая и с ней легко сразиться. 4. И не нам первым, о сенат, и не нам единственным довелось это испытать, но уже многие и много раз, попав в нежелательное положение и ошибившись в выборе наилучшего предложения по важнейшим вопросам, после того как не воспрепятствовали зарождению зла, пытались затем подавить его рост. Хотя раскаяние тех, кто поздно начинает становиться благоразумным, бесполезнее предусмотрительности, но, с другой стороны, оказывается не хуже, если, препятствуя последствиям, искупает допущенную вначале ошибку.