VIII. Собираясь вслед за этими событиями поведать о значительных и удивительных деяниях Брута, одного из тех консулов, которыми очень гордятся римляне, я опасаюсь, как бы не показалось, будто я рассказываю грекам о жестоких и невероятных событиях, так как всем свойственно судить то, что говорят о других, по своим собственным несчастьям и по самим себе определять, что достойно доверия и во что поверить невозможно. Тем не менее я начну свой рассказ. 2. Ведь с наступлением дня Брут, сев в судебное кресло и рассмотрев письма участников заговора, нашел и письма своих сыновей, которые опознал по печатям, вскрыв их, обнаружил еще и примечательные особенности их почерка и приказал, чтобы писцы прежде всего вслух зачитали оба письма для всех присутствующих. Затем он велел сыновьям сказать, не хотят ли они чего-либо добавить. 3. Когда же ни один из них не дерзнул отпираться, но, признав свою вину, оба заплакали, Брут после недолгого промедления встал, всех призвал к молчанию и при всеобщем ожидании его приговора вдруг заявил, что приговаривает детей к смертной казни. На это все, не считая возможным, чтобы столь достойный муж был наказан смертью своих детей, закричали, что они желают сохранить отцу жизни его сыновей. 4. Он же, не обращая внимания ни на их крики, ни на рыдания, приказал ликторам увести юношей, несмотря на то, что те умоляли и называли его самыми дорогими его сердцу именами. Поразительным показалось всем уже и то, что муж сей нисколько не уступил ни просьбам граждан, ни мольбам детей, но еще более удивительна была суровость их наказания. 5. Ведь он даже не согласился на то, чтобы сыновей казнили не на глазах у всех, а где-нибудь в другом месте, да и сам он не ушел незаметно с Форума до их казни, избежав таким образом страшного зрелища, и даже не позволил им принять свою участь без посрамления, но сохранил все относящиеся к наказанию установленные законы и обычаи, которые надлежит претерпеть преступникам. В то время как их тела были обесчещены поркой на Форуме при всеобщем обозрении, он сам присутствовал при всем происходящем, а затем позволил отрубить им головы секирами. 6. Более же всего удивительны и необычайны у этого человека были его мужская стойкость и неумолимость. И в то время как все другие люди, присутствовавшие при этом тяжком зрелище, рыдали, только он один, казалось, не оплакивал своих детей и самого себя из-за того, что его дом теперь опустел, и не выказывал никакой другой слабости, но без слез и стонов, оставаясь непреклонным, мужественно принял несчастье. Вот до какой степени он был силен духом и тверд в осуществлении приговора и сколь стоек в размышлениях о терзающих его страданиях.
IX. После казни сыновей он тут же призвал Аквилиев, племянников его соправителя, у которых происходили собрания тех, кто замыслил заговор против государства. Приказав писцу зачитать их письма, чтобы слышали все присутствующие, Брут предложил им дать объяснение. Когда же юноши подошли к судейскому креслу, то либо по наущению кого-то из друзей, либо по собственному разумению, они припадают к коленям своего дяди, чтобы найти у него спасение . 2. Когда же Брут приказал оттащить их и предать смерти, раз они не хотят оправдаться, Коллатин велел ликторам немного подождать, пока он поговорит с коллегой. Уединившись с этим мужем, он тянул время многочисленными просьбами за юношей. Ведь Коллатин то оправдывал их тем, что они будто бы впали в такое помешательство из-за юношеской необдуманности и из-за дурных советов друзей, то просил оказать ему любезность, умоляя только о жизни родичей и не беспокоясь ни о чем другом, то доказывал, что есть угроза того, что весь город придет в замешательство, если они начнут осуждать на смерть всех, кто, как они считают, содействует возвращению изгнанников, ведь те довольно многочисленны и некоторые из них из известных семей. 3. Не убедив Брута, он просил в конце концов хотя бы не смерти, но более умеренного
для них наказания, говоря, что нельзя наказывать тиранов лишь изгнанием, а друзей тиранов смертью. Однако, поскольку Брут возражал против смягчения приговора, не желая откладывать осуждение обвиняемых на другое время (ведь именно такой была последняя просьба его соправителя), но угрожал и клялся казнить всех немедленно, то Коллатин, встревоженный тем, что ни в чем из того, о чем он просил, не будет иметь успеха, воскликнул: «Что ж, если ты груб и раздражен, то я, имея такую же власть, как и ты, освобожу юношей». А Брут, помрачнев, ответил: «Пока я жив, Коллатин, предатели родины не получат свободы, да и ты получишь наказание, которое не заставит себя ждать».
X. Сказав это и передав юношей страже, он призвал народ на собрание. И когда Форум заполнился народом (ибо по всему городу разнеслась весть о том, какое горе случилось с его сыновьями), он, выступив вперед и поставив рядом наиболее уважаемых из сенаторов, сказал следующее: 2. «Мне бы хотелось, граждане, чтобы мой коллега Коллатин рассуждал обо всем так же, как я, и не только на словах, но и на деле ненавидел тиранов и боролся с ними. Но поскольку мне стало ясно, что он задумал иное и не только по крови является родственником Тарквиниев, но и по образу мыслей склоняется в их сторону и обращает внимание на собственные выгоды в ущерб общим интересам, то я сам намерен воспрепятствовать ему сделать то зло, которое он замыслил и к которому призывал и вас. Прежде всего я сообщу вам об опасностях, в которых оказалось государство, а затем о том, каким образом каждый из нас проявил себя в них. 3. Некоторые из граждан собрались в доме Аквилиев, детей сестры Коллатина, среди них были и оба моих сына, и братья моей жены, а вместе с ними и кое-кто еще. Они заключили между собой договор и поклялись убить меня и вернуть к власти Тарквиния. Собственноручно написав об этом письма и запечатав их своими собственными печатями, они намеревались переслать их изгнанникам. 4. Милостью кого-то из богов это стало нам известно из доноса вот этого человека. Это раб Аквилиев, у которых они собирались прошедшей ночью и составили письма, а мы этими письмами овладели. Нынче я уже наказал Тита и Тиберия, моих сыновей, и ни закон, ни присяга не нарушены из-за моей снисходительности. Но Коллатин отнимает у меня Аквилиев и заявляет, что не позволит поступить в отношении них так же, как я поступил по отношению к своим сыновьям, хотя они задумали добиться того же, что и те. 5. Если же они не понесут никакого наказания, то мне невозможно будет покарать ни братьев моей жены, ни других предателей родины. Какой приговор смогу я вынести для тех, если отпущу этих? Итак, в пользу чего вы склоняете свое мнение? В пользу любви к городу или в пользу примирения с тиранами? В пользу нерушимости клятв, которыми все, начиная с нас, поклялись, или в пользу их нарушения и клятвопреступления? 6. Если бы даже Коллатин скрылся от нас, то был бы проклят и подвержен наказанию богами, которыми он ложно поклялся. Если же он здесь, перед нами, то нам следует вспомнить, как несколько дней назад он убеждал нас выдать тиранам имущество, чтобы не город мог использовать их в войне против врагов, а враги против города. Теперь он считает, что те, кто составил заговор о возвращении из изгнания тиранов, должны избежать наказания. Ясно, что он хочет освободить их в угоду тиранам, так, чтобы, если они благодаря измене или в результате войны вернутся, то он за принесенные им такие благодеяния получит от них, как друг, все, что пожелает. 7. И после всего этого я, не пощадив своих детей, пощажу тебя, Коллатин, который телом с нами, а душой с врагами, который спасает предателей родины и обрекает на смерть меня, борющегося против этого? Неужели это возможно? Нет, я этого не допущу! Чтобы ничего подобного не произошло, я лишаю тебя власти и приказываю переселиться в другой город. А среди вас, граждане, я тотчас же проведу голосование по центуриям, чтобы вы могли установить, следует ли принимать это решение. Знайте, что вам возможно будет иметь консулом только одного из нас двух или Коллатина, или Брута».