Янка положила вилку:
Мам, ты обо мне не думай, ты обо мне вообще забудь, я уйду от вас. За все, что происходит, бабке надо спасибо сказать, да и тебе тоже. Ты прости, но не может человек всегда жертвой быть, иногда и подраться надо.
Янка вышла из кухни, даже не взглянув на мать. Все, пора, надо уходить навсегда: «А бабка, черт бы с ней, оптимисткой была, до седьмого колена прокляла. Какое тут седьмое, на первом все кончится». Она зашла в комнату Богданчика и Тимура, погладила подушку на кровати Богдана, Тимуру положила на стол брелок с ключами от дома. Брелок ей привезла из Лондона мать Алинки, когда-то лучшей подружки, и Тиме очень он нравился. Это был кельтский крест, довольно крупный, тяжелый и Янка подумала про то, что «каждому свой крест нести».
В свою комнату и заходить не стала, подхватила рюкзак и вышла.
Марьям услышала, как хлопнула дверь, загудел лифт, утерла слезы и набрала номер, который в визитке был подчеркнут синими чернилами.
Я смотрел на женщину напротив меня. Странное чувство. Она словно не живая, а ведь живая.
Вы знаете, у меня последние пять лет просто черные. И главное, с детьми какой-то кошмар происходит, а я словно во сне живу, как будто у меня тело ватой набито и сверху еще ватой обернуто. Как-то все мне вяло, трудно, скучно, сонно. Я все время жаловаться хочу и плакать. А на то, чтобы действовать, сил нет. Сын младший больной совсем, нужны деньги на операцию, много денег, дочь наркоманка, связалась с дурной компанией, вот, совсем из дома ушла. Старший мой, с ним-то все в порядке, но ему приходится все решать, обо всем думать. А я что-то совсем разваливаюсь. Думаю, может, я больна? Сорок шесть лет опять же, не шутка, может, климакс. Сил нет у меня, не могу ни за что отвечать. Но самое что плохое дочь мне покоя не дает, как будто в ней все дело, понимаете? Я к вам пришла про нее спросить. Как мне ее вернуть, что мне сделать? Мне сны снятся про нее, все страшные
Я смотрел на Марьям, слушал ее внимательно и так же внимательно разглядывал нечто похожее на серую паутину, которая окутала ее по рукам и ногам. Плотно и вязко. Я видел, что любой жест, даже самый незначительный, давался Марьям с трудом, ей приходилось преодолевать сопротивление паутины, и она тратила на это много сил. Понятно, куда ее энергия уходит. Еще удивительно, как она продержалась столько лет. Паутина-то явно не первый год на ней висит. Судя по тому, как плотно были закутаны ноги, процесс шел годами. Сколько она сказала? Пять лет? Да, точно не меньше. И примерно столько же ей осталось, если не остановить процесс. Интересно, как он начался, что это было? Кто ее так? Впрочем, судя по ее рассказу, это не ее одной касается, а всей семьи. Значит, по логике, родовое проклятье. Поэтому детей надо смотреть, тетку эту вытащить можно, вопрос только зачем, если с детьми проблемы большие, ей какой смысл жить
Мои мысли уже скакали резво в разные стороны, я стремительно погружался в голос Марьям, в ее запах, в ее воспоминания Дети Так. Младший, да, дело плохо, но шанс есть, и деньги С деньгами вопрос тоже больной Старший сын самый чистый и защищенный, однако ему придется хуже всех, именно потому, что самый защищенный. Он меньше всех подготовлен, и значит, открыт, доступен, и значит, может сломаться Ему надо дополнительную защиту ставить Дочь ой, так она ж ведьма, чистопородная. Не, я в этой лиге не играю, это без меня. У нее свой путь, сама выбрала, нет однозначно. Она без меня разберется
Слушайте, Марьям, вы дочь свою оставьте, все, поздно, там ничего не исправить, вы ее уже и не увидите никогда, младший сын, как и врачи, скажу пятьдесят на пятьдесят. Много от него самого зависит, куда дольше глядит, в какую сторону его потянет. Деньги вы найдете, только придут они к вам очень непросто. И самое сложное время у вашего старшего сына. У него большие проблемы. Ему защиту ставить надо.
Марьям фыркнула:
Какие у Тимы могут быть проблемы, от чего защищать, только от семьи нашей, от наших проблем. Так он нас не бросит. Что-то не знаю, не верится мне. А мне что делать, скажете?
Вам сейчас и делать-то ничего не надо, сейчас у вас время такое, что вы не сможете ничего, у вас ни сил, ни возможностей. Вам надо о сыне своем позаботиться, о старшем. Защиту будем ставить?
У Марьям на лице отразилась вся гамма чувств, которые она испытала по отношению ко мне за последние три минуты: интерес, страх, недоверие, раздражение и, в конце концов, злость и разочарование.
Послушайте, я пришла к вам с такой надеждой на помощь, а вы мне ни слова о том, что мне делать, и только про Тиму моего говорите. А он у меня самый нормальный и правильный из всех. Получается, мне, хоть гори все синим пламенем, надо сидеть сложа руки и не дергаться. Дочь пусть совсем пропадает. Младший пусть потихоньку умирает. Так получается?
Марьям, уж простите за резкость, но дергаться раньше надо было, а сейчас время сидеть тихо и ждать. Вам такое время пришло. Вы упустили свой момент. В жизни каждого человека есть такое время, когда он хозяин своей судьбы, это может миг такой, когда важно понимать, что от твоего «да» или «нет» зависит и твое будущее, и будущее детей твоих. Если человек неправильный ответ выберет, то станет игрушкой в руках судьбы, и сам уже даже пальцем не пошевелит, все за него будут делать. А он будет ватой закутанный сидеть и беспомощно наблюдать, как все рушится, понимаете? Так вот это все про вас. Вы дали неправильный ответ. И теперь, сидите, Марьям, и смотрите, вы теперь зритель. Еще раз спрашиваю, старшему сыну защиту будем ставить?
Марьям вспыхнула, вскочила и вышла, хлопнув дверью.
Тимур сидел в машине и ждал. Он ждал уже три часа, хотя Амир сказал, что выйдет через десять минут, и они поедут за город, в казино. Впрочем, такое случается не в первый раз. А значит, завис этот придурок здесь надолго. Тимур и не знал, что в нем живет столько ярости и ненависти. Всегда спокойный и уверенный в себе, всегда знающий, чего хочет от этой жизни, он сильно изменился в последнее время. После того как мать сказала ему о стоимости операции, они ни разу не говорили больше об этом. И Тимур решил, что мать хочет, чтобы он сам все продумал, решил и сделал. И вроде бы понятно, он главный в доме, он мужчина, но что-то сопротивлялось внутри. Все чаще он говорил себе: «Ты не обязан это решать, решение об операции быть ей или не быть, должна принимать мать, ты не можешь, не имеешь права. Богдан брат тебе, не сын». Но потом Тимур вспоминал мать, ее неуверенное выражение лица, ее вопросы по любому поводу. Ведь она без Тимура ничего сама решить не может, а уж тут она вообще растерялась, в кому впала, по-другому и не скажешь. И всем своим видом, всем своим поведением она словно говорит Тимуру: «Я знаю, ты все решишь». А Тимур очень хотел бы жить своей жизнью.
Ему уже двадцать пять, и ему очень нравится одна девушка. Он хотел бы жениться на Сабине. И если сейчас он начнет искать деньги на операцию, если влезет в долги, заложит машину, квартиру, то все, он в кабале лет на десять. Понятно, что Сабине ждать его десять лет смысла нет никакого. Да, хоть они и не говорили пока о женитьбе, главное между ними было понятно: они любят друг друга, они хотели бы быть вместе. Но Тимур не имеет права впрягать в эту историю Сабину. Даже если они поженятся, пусть скромно, без всяких банкетов-лимузинов, семья это дети, а какие дети, если глава семьи по рукам и ногам будет связан долговыми обязательствами и процентами по кредитам. Сколько Сабина выдержит? Ей-то с чего свою жизнь ломать? Как трудно, как сложно принимать решение. Хотя чего там принимать, уже с первой минуты было ясно, что решение принято, и он пойдет к Омару, и будет просить у него денег. И прощайте мечты о собственной, своей жизни, мечты о любимой женщине и детях, об учебе и собственном деле. «Все. Баста! Буду действовать, а там посмотрим», Тимур опустил сиденье, заблокировал двери и решил подремать. В половине пятого его разбудил стук по стеклу. Пьяный в стельку Амир тарабанил что есть мочи в стекло и орал: