Звякает колокольчик над дверью, и даже раньше, чем стихнет звук, мистер Тиндал, задыхаясь, выкрикивает:
«Кингслейк»! Мне нужен «Кингслейк»!
Он опускает руки (он что, бежал сюда, схватившись за голову?) и шлепает их на прилавок. И повторяет так, будто он мне уже сообщил, что на мне рубаха горит, а я почему-то ничего не делаю:
«Кингслейк»! Быстро!
В базе данных на «Маке» есть и обычные книги, и Суперстары. Последний не расставлен по названиям или теме (у них хоть есть темы?), поэтому без помощи компьютера не обойтись. Я вбиваю К-И-Н-Г-С-Л-Е-Й-К, и «Мак» тихонько гудит, а Тиндал тем временем просто подпрыгивает; затем «Мак» дзынькает и выдает шифрованный ответ. Вместо «Биографий», «Истории» или «Научной фантастики и фэнтези» на экране выскакивает «3-13». Это значит Суперстары, третий ряд, тринадцатая полка, всего-то футов десять.
Слава богу, спасибо, да, слава тебе господи! в экстазе верещит Тиндал. А это я принес. И он достает нечто очень большое не пойми откуда возможно, из штанов. Эту книгу он возвращает, меняет на «Кингслейка». Вот мой билет.
Он бросает на стол изысканную ламинированную карточку. Она украшена тем же логотипом, что и у нас на витрине. Еще на плотной бумаге отпечатан непонятный шифр, и я его переписываю. Тиндал, как всегда, под счастливым знаком 6WNJHY. Набирая его, я ошибаюсь дважды.
Обезьяной вскарабкавшись на лестницу, а затем спустившись, я оборачиваю «Кингслейка» коричневой бумагой.
Как у вас дела, мистер Тиндал? Я пытаюсь поддержать светский разговор.
Отлично, уже лучше, выдыхает он, забирая сверток трясущимися руками. Продвигаюсь, медленно, но верно, да! Festina lente, спасибо!
Он убегает обратно на улицу, снова звонит колокольчик. И это в три часа ночи.
Здесь какой-то книжный клуб? Как в него вступают? Это платно?
Эти вопросы я задаю себе, оставшись один после визита Тиндала, Лапин или Федорова. По-моему, Тиндал из них самый странный, хотя они все чудики: седовласые, упертые и как будто их занесло из какого-то другого времени или места. Айфонов у них нет. Они не обсуждают текущие события, поп-культуру или хоть что-нибудь, кроме этих книг. Я однозначно уверен, что это какой-то клуб, хотя у меня даже нет доказательств, что эти люди знакомы между собой. Все они приходят по одному и ни слова не говорят ни о чем, кроме предмета своего нынешнего помешательства.
Я не знаю, что́ в этих книгах, и моя работа этого не знать. После теста с лестницей в тот день, когда Пенумбра меня нанял, он встал за прилавок, окинул меня ярко-голубым взглядом и объявил:
У меня три очень строгих требования. Не соглашайся, не подумав. Сотрудники магазина строго соблюдали их вот уже почти целый век, и сейчас я нарушений не потерплю. Первое: ты всегда должен быть на работе строго с десяти вечера до шести утра. Не опаздывать. Не уходить раньше. Второе: не смотреть, не читать и не листать книги на полках. Только доставать их для клиентов. И все.
Я знаю, о чем вы думаете: столько ночей в одиночестве и он ни одну книжку даже не раскрыл? Да, не раскрыл. Вполне возможно, что Пенумбра поставил тут камеру. Если я загляну в книжку и он узнает уволит. Мои друзья вылетают с работы один за другим; загибаются целые отрасли и регионы. Я не хочу жить в палатке. Мне нужна эта работа.
К тому же третье правило компенсирует второе:
Тщательно фиксировать все сделки. Время. Внешний вид клиента. Его душевное состояние. Как именно он спрашивает книгу. Как принимает. Не ранен ли он? Нет ли веточки розмарина на шляпе? И так далее.
В нормальных обстоятельствах это требование, наверное, звучало бы жутковато. А в реальных где я выдаю странные книжки еще более странным буквоедам посреди ночи вполне адекватно. В общем, вместо того чтобы пялиться на запретные стеллажи, я веду записи о клиентах.
В первый вечер Пенумбра показал мне низкую полку в столе, где стояло несколько огромных томов в кожаных переплетах, совершенно одинаковых, за исключением ярких римских цифр на корешках.
Это наши книги учета, сказал он, проведя по ним пальцем, с записями почти за век. Он вытащил самый правый том и громко бухнул его на прилавок. Теперь вести их будешь ты.
На обложке было выбито слово «NARRATIO»[3] и символ с витрины: ладони, открытые, как книга.
Посмотри, сказал Пенумбра.
Широкие серые страницы потемнели от записей, сделанных от руки. Там были и зарисовки: крошечные портреты бородачей, плотные геометрические каракули. Пенумбра перелистнул страницы и нашел примерно на середине место с закладкой из слоновой кости, где записи заканчивались.
Фиксировать надо имя, время, название книги, говорил он, постукивая по странице, но еще и, как я уже сказал, особенности поведения и внешности. Мы ведем записи обо всех наших членах и претендентах так мы отслеживаем их работу Некоторые очень усердно трудятся, добавил он после паузы.
А чем они занимаются?
Мальчик мой! Пенумбра вскинул брови, типа «это же очевидно!». Читают!
Итак, на страницах журнала «NARRATIO» под номером IX я как можно точнее описываю события, происходящие в мою смену, лишь изредка добавляя литературные изыски. Считаем, что в правиле номер два есть исключение. Одну странную книгу в магазине мне трогать можно. Ту, в которой я пишу.
Если ночью приходил клиент, утром Пенумбра меня расспрашивает. Я зачитываю свои записи, а он кивает. Иногда докапывается до подробностей:
Достойное описание мистера Тиндала. Но скажи-ка, помнишь ли ты, пуговицы на его пальто были перламутровые? Или из рога? Или из какого-то металла? Может, медные?
Ладно, признаю, все же странно, что Пенумбра ведет такое досье. Я даже никакой злонамеренной цели вообразить не могу. Но когда человек достигает определенного возраста, перестаешь его спрашивать зачем. Это как-то опасно. Вдруг ты спросишь: «Мистер Пенумбра, почему вас так интересуют пуговицы на пальто мистера Тиндала?» а он помолчит, почешет подбородок, повиснет неловкое молчание, и мы оба поймем, что он не помнит?
Или вдруг сразу же меня уволит?
Пенумбра скрытен, и его послание очевидно: работай и не задавай вопросов. Моего друга Аарона на прошлой неделе уволили, и ему придется вернуться в родительский дом в Сакраменто. В нынешней экономической ситуации мне предпочтительнее не испытывать терпения Пенумбры. Мне нужна эта работа.
Пуговицы на пальто у мистера Тиндала были нефритовые.
Мэтрополис
Для круглосуточной работы книжного магазина владелец и два сотрудника поделили пиццу циферблата поровну, и мне достался самый темный клин. Себе Пенумбра выбрал утро в теории время максимальной нагрузки, только у этого магазина ее не бывает. Каждый клиент тут целое событие, и он появится с равной вероятностью как в полночь, так и немного за полдень.
Я передаю рабочую эстафету Пенумбре, но принимаю ее от тихони Оливера Гроуна, который работает до вечера.
Оливер высокий и крепко сбитый, у него массивные конечности и огромные ступни. А еще кудри цвета меди, и уши торчат перпендикулярно. В какой-то другой жизни он, возможно, играл бы в футбол, занимался греблей или не пускал недостаточно уважаемых господ в клуб по соседству. А в этой жизни Оливер аспирант в Беркли, археолог. Готовится стать куратором музея.
Он тихий, даже слишком для таких габаритов. Разговаривает короткими простыми фразами и как будто постоянно думает о чем-то другом, о чем-то давнем и/или далеком. Оливер вечно грезит об ионических колоннах.
Его познания глубоки. Однажды я устроил ему тест по книжке «Предметы старины глубокой», вытащенной с самого низа крошечного исторического раздела Пенумбры. Прикрыв рукой подписи, я показывал ему только фотографии.
Минойский бык-тотем, тысяча семисотый год до нашей эры! выкрикнул он. И был прав. Графины региона Йюс, четыреста пятидесятый год до нашей эры. Может, пятисотый. (Да.) Черепица, шестисотый год нашей эры. Думаю, корейская. (Тоже да.)