ГЛАВА II
Артур Шопенгауэр родился в Данцике 22 февраля 1788 года.
По обоим родителям он мог претендовать на голландское происхождение. Среди этих предков традиции его семьи особенно хранили память о прадеде его матери, который занимал какой-то церковный пост в Горкуме (или Горинхеме) в Голландии, и эта память была еще достаточно свежа, чтобы юный Шопенгауэр вместе с родителями отправился на место, где проповедовал их праотец. Три поколения назад от 1788 года приведут нас ко времени смерти Спинозы (21 февраля 1677 года). И не без причудливого патологического интереса мы слышим, что Шопенгауэр, гордившийся своим интеллектуальным родством с великим евреем, так много думал об этих датах, что по странному совпадению записал, что он появился на свет ровно через год и один день после того, как Спиноза покинул его.
Возможно, влияние его голландской родословной имеет большее значение, чем эти фантазии о странном переселении душ через циклы времени. Несомненно, легко впасть в фантастические аналогии, пытаясь проследить доказательства сохранения национальных особенностей у тех, кто давно расстался с землей своих предков. Но это лишь дешевый скептицизм, который предпочитает полностью игнорировать влияние, потому что оно таится в неясности и не поддается точной оценке. Органические воспоминания о расе и семье сохраняют свою силу и в новых условиях. Биографы святого Франциска Ассизского, пораженные его страстной симпатией ко всем полевым и лесным существам и его пылкой поэзией, иногда заходили так далеко, что искали объяснение не в простых ассоциациях с Провансом, а в гипотезе о принадлежности его матери к той земле Франции, от которой он получил свое имя. Другие находят значение в том, что отец легкомысленного Боккаччо взял жену из дочерей Парижа. Подобные примеры того, как наследственные черты характера преобладают на чужой почве, можно увидеть и в истории философов. Стоицизм и более поздние секты греческой мудрости обязаны некоторым своим тоном и оттенком восточной крови, которая текла в жилах многих их приверженцев. И, переходя к более поздним временам, вряд ли можно не увидеть в осторожности, сухом юморе, сочетании хладнокровия и пылкости Канта признаки его шотландского происхождения.
А от последнего философа, который был страстным учеником географии и антропологии и имел много возможностей наблюдать национальные типы в смешанном обществе своего родного города, мы можем получить некоторое представление о том, какие последствия может оставить после себя голландская меркантильная родословная. Коммерческий дух, отмечает Кант, имеет общее сходство с нравами аристократии повсюду. Он по сути своей несоциален. «Один дом так купец называет свою контору отделен от другого деловыми обязательствами так же основательно, как один феодальный замок от другого своими разводными мостами, и всякое дружеское общение, свободное от церемоний, запрещено». Но у голландского капиталиста есть своя особенная фаза меркантильной гордости. В то время как англичанин говорит: «Этот человек стоит миллион», а француз: «Он владеет миллионом», голландский купец смотрит на того, кто «командует миллионом». А голландская гордость вообще отличается от других форм наглым презрением к другим, надутым самомнением, не считающимся с чужими чувствами и готовым перейти в грубость. Пока Кант. Мы увидим, что Шопенгауэр слишком часто оправдывает этот прогноз.
Но, как бы ни относиться к фактору передачи моральных типов, эти предки из Нидерландов на протяжении двух или трех поколений были открыты всем социальным и политическим влияниям Данцика, где они поселились в ходе торговли.
В начале XVIII века Андреас Шопенгауэр, прадед автора этого рассказа, был арендатором одной из крупных ферм, принадлежащих муниципалитету, и совмещал, как многие, дела купца с более спокойными интересами сельского земледельца. Его сын, другой Андреас, продолжил ту же семейную карьеру, сочетая меркантильные и земельные занятия. Он приобрел участок в Охре, южном пригороде Данцика; там, в своем доме, среди обширного сада, он и провел свои дни. На том же месте после его смерти в 1794 году еще несколько лет жила его вдова, но уже под опекой, поскольку считалось, что она вряд ли способна самостоятельно управлять своими делами. От нее дети этого Андреаса, по-видимому, в разной степени унаследовали врожденную слабость или неуравновешенность духа. Старший сын, также названный Андреасом (умер в 1816 году), с юности был имбецилом. Второй сын, умерший в 1795 году, оставил после себя характер глупой и позорной расточительности. Младшим в семье и отцом философа был Генрих Флорис, родившийся в 1747 году.
Генрих Шопенгауэр, по-видимому, получил весь тот ум и настойчивость, которых были лишены некоторые из его братьев. Вместе с другим братом, Джоном Фредериком, который умер молодым, он создал для их фирмы характер предприимчивости и успеха, которому не было равных среди купеческих домов старого ганзейского города. Доминирующей чертой его натуры была решительная целеустремленность, страсть к независимости и отличию, которая стремилась к большему, чем меркантильная выгода. В городе он выделялся своей осведомленностью в делах, космополитическим складом ума и репутацией человека, которого можно назвать «передовым» или «просвещенным». В своих суждениях о глубоких проблемах человеческой жизни он был учеником школы Вольтера. Он был хорошо начитан в легкой а тогда она часто была и более фривольной и неморальной литературе Франции и Англии. Его вкусы соответствовали амбициям кавалера и аристократа, которые разжигали купеческие князья в итальянских республиках. Эта поверхностная культура была неравноценна его телесным достоинствам. Квадратный и мускулистый корпус, широкое лицо с широким ртом и выдающейся нижней челюстью не придавали ему вид Адониса; но они в достаточной степени указывали на избыток жизненной силы и самоутверждения, а также на мощную силу, мало сдерживаемую деликатностью, грацией или сочувствием. Физическая твердость слуха усиливала дух замкнутости и легко приводила к тому, что казалось упрямством и суровостью.
В девичестве мать Артура Шопенгауэра звали Иоганна Генриетта Трозинер. Она тоже родилась и воспитывалась в одной из семей, управлявших политикой Данцика. Ее отец, член городского совета, принадлежал к партии, которая хотела приспособить конституцию к современным требованиям, в то время как Генрих Шопенгауэр больше верил в способность старой патрицианской системы благополучно пережить бури времени. Как и его будущий зять, он тоже был человеком, много путешествовавшим, и приобрел вкус к тем литературным и художественным украшениям жизни, которых Данцику все еще не хватало. К сожалению, не меньше он походил на него и по вспыльчивости. Когда на него обрушивались приступы ярости, его дети трусили перед бурей, но его жена позволяла пустой буре проноситься мимо нее без помех. От нее Джоанна переняла: легкий, радующийся жизни нрав, быстрый наблюдательный глаз и ловкую артистическую руку; аккуратную фигурку (по крайней мере, в раннем возрасте) с ясными голубыми глазами и светло-каштановыми волосами; скорее грациозную и очаровательную, чем красивую; всегда немного осознающую свои достоинства и склонную к самодовольству. Ее воспитание было построено на более широких принципах, чем обычно предписывали юным девам в Данцике или где-либо еще в то время. В раннем возрасте красавица Джоанна привлекла внимание соседа своего отца по городу, доктора Джеймсона, эдинбургского священника, который заботился о духовных нуждах британской колонии. Под его дружеским руководством ее чтение было более широким по диапазону и более стимулирующим по качеству, чем можно было ожидать от заурядных тем школьного курса. К сожалению, этот отзывчивый наставник был отстранен от нее примерно во время ее замужества: шотландский священнослужитель был вынужден, возможно, из-за коммерческой депрессии того времени, покинуть Данцик и отправиться на родину. Но у Иоганны был и свой воспитатель своего рода юношеский «доминик Сэмпсон», чья восприимчивая грудь была настолько сражена ее очарованием, что однажды, когда ей было всего тринадцать лет, она была поражена его открытым признанием в любви. От непрошеного поклонника вскоре избавились, но не стоит забывать, что в возрасте восемнадцати лет (она родилась в 1766 году) эта очаровательная девушка привлекла внимание и восхищение Генриха Шопенгауэра, которому тогда было тридцать восемь. Будущий жених, конечно, был далеко не красавцем; но некрасивое лицо уравновешивалось видным положением в городе, репутацией способностей и мужества, престижем хорошо устроенного заведения, не говоря уже о явно сильной и искренней любви. Как бы то ни было, она не заставила своего ухажера долго ждать благоприятного ответа и, не признаваясь ему в привязанности, которую едва ли испытывала, согласилась стать его женой. После очень короткой помолвки они поженились 16 мая 1785 года, не обращая внимания на наказания, которые вульгарная вера во многих регионах налагает на брак, заключенный в мае.