Он поежился.
Упыри церквей не любят.
Да и у ведьм с ними отношения своеобразные весьма. Но я же не на службу, я же так, поговорить да элементарно, если мама из местных, там будет информация о её родителях.
Семье.
Если она есть.
Но если и есть, мне там вряд ли обрадуются, иначе бы не бросили. Сложно все. Запутано.
Только киваю да вздох давлю. А Лют берет меня за руку.
Хочешь, я с ними поговорю?
Спасибо, но это же мое дело.
И что? Знаешь, когда я пытался мудро управлять корпорацией Лют кривовато усмехнулся. То тоже пребывал в уверенности, что все надо делать самому. И во все вникать. И вникал. Старательно весьма. Так вот мой старший брат потом сказал, что мне нужно учиться делегировать полномочия.
Предлагаешь делегировать тебе
Почему нет?
Ни по чему.
Наверное, просто раньше раньше я была одна. И справлялась со всем сама. И сейчас справлюсь. Пострадаю немного, затем пойду и сделаю. В конце концов, я же не подвиг совершить собираюсь. Просто найти кого-нибудь, кого можно расспросить.
Вместе, я поняла, что отказ его обидит. Нет, не потому, что Люту так уж хочется покопаться в тайнах моего прошлого. Просто он ведь искренне помочь хочет.
И предлагает без задней мысли.
Без того, чтобы записать на меня призрачный долг этой помощи.
Вместе, он согласился и дверь прикрыл. А потом, спустившись на тропинку, отряхнулся. Все-таки жаль дом. Таких почти не осталось.
Чтобы без водопровода и канализации?
Нет, чтобы заговоренные от погреба до крыши. Да и раньше такие мало кто позволить себе мог разве что ведьма.
Ведьма?
У моей мамы дара не было.
Возможно. Но дом этот очень старый, и та, кто жила до твоей мамы, вполне себе
Он замолчал.
Извини.
Ничего. Я бы сама хотела понять, что тут было. И кем она была.
Церковь местная ничем-то не отличалась от иных деревенских церквушек. Ни уникальной архитектуры, ни особой красоты. Каменный куб и синие купола, совсем недавно чищенные и крашеные, а потому именно купола эти и приковывали взгляд. На фоне их сами стены, побеленные, гляделись неказисто, даже грустновато. И цветы, высаженные вокруг, странным образом подчеркивали эту, пошедшую пятнами, побелку.
Пахло цветами и пахло.
Доброго дня, сказал Лют, и только тогда я увидела женщину в темных одеждах.
Княжич улыбнулся.
А я я вдруг испугалась. Причем даже не знаю, чего именно. Женщина эта была стара. Невысокая, сгорбившаяся под тяжестью прожитых лет. Её лицо, белое, одутловатое, изрезали морщины, веки почти сомкнулись, скрывая глаза, но
Явилась, проскрипела она, разгибаясь.
И шею постаралась вытянуть, чтобы стать выше. Только спина при этом странно перекосилась, одно плечо стало выше другого, а над шеей обозначился горб.
Ишь ты, не издохла проклятое семя, и сплюнула, но тут же, спохватившись, перекрестилась широко. И поклон отвесила. И чего тут надобно?
И вам доброго дня, я поняла, что знаю её.
Точнее не так.
Помню.
Смутно. Эти вот одежды, которые в пол, которые широкие и скрывают фигуру. И платок, расшитый цветами. Он и цвет-то сохранил, несмотря на прошедшие годы, темно-фиолетовый, да с легкой прозеленью.
Раньше она была моложе.
И злее.
Я помню даже не её саму, скорее уж этот голос, хриплый, каркающий.
отца в могилу свела! этот голос гремел и звенел, заполняя всю-то комнатушку. И явилась?! Чего явилась! Тут тебя не звали! Вон поди!
Руки помню. Пальцы, которыми она вцепилась в маму, выталкивая, подталкивая её к порогу.
Так, княжич, верно, что-то да ощутив, взял меня за руку. Могу узнать, с кем имею честь беседовать?
И сказал так, что у меня по спине мурашки побежали. Вроде бы и вежливо, но чуялось за этой вежливостью что-то этакое древнее.
Недоброе.
Повелительное.
Впрочем, женщину это не проняло.
Упыря себе нашла чего уж тут. Порченое семя к порченому проклятое к проклятому так оно и ясно счастье, что Митенька до этакого позора не дожил и снова перекрестилась, а заодно уж и поклон отвесила. Ничего, Господь все видит
Знаешь, я поглядела на княжича. Сдается мне, что мы зря тут пошли.
В конце концов, на церкви свет клином не сошелся.
Вот, вот идите иди, чтоб глаза мои тебя не видели! Чтоб крик старухи всполошил стайку воробьев, до того спокойно копавшихся в песке. И пичуги прыснули в стороны, что привело женщину в ужас. Она замерла вдруг, уставившись в пустоту, а потом медленно подняла руку. Кривые пальцы растопырились, из горла же вырвался сип. Воронье кружится! Воронье! Воронье! Летят! Летят! За мной летят! На голову сядут! Глаза выклюют! Господь милосердный, оборони защити Господь видит, Господь знает! Все, все знает и про тебя, проклятая, проклятая явилась проклятая! Ничего, Господь оборонит
Она рухнула в песок, бормоча то ли проклятия, то ли уже молитву, и закрестилась, торопливо, суетливо, как-то совсем уж не по канону.
Я потянула княжича за собой.
Желание заглядывать в церковь, и без того слабое, окончательно исчезло. В конце концов, запросы можно подать и через ЗАГС, там тоже информация остаться должна бы. И и может, не для всех доступна, но если княжича попросить, он не откажет.
Я не люблю просить, но сейчас уже согласна.
Яна? откуда появился этот мужчина, я не заметила. Яна?! Постой!
Я остановилась.
Проклятая! Изыди! Сгинь! Чтоб тебя
Погоди, я сейчас, он почти бежал по дорожке, причем нелепо как-то, медленно и раскачиваясь из стороны в сторону. Не уходи
Он был высок, выше меня на голову. И в плечах широк. А лицо незнакомое, хотя да, я такое бы запомнила. Левая половина красна и изрезана шрамами, правая гладкая, но какая-то неправильная? Пожалуй. Угол рта поднят, глаз вот опущен.
И с ним целители работали.
С лицом.
С человеком этим. Только не все им под силу. Глаз вот левый не сохранили, и меж век пустота, поэтому, может, и хорошо, что веки эти почти сомкнулись.
Но в остальном
Он повыше Люта будет.
И опаснее. Даже теперь, ломанный когда-то, собранный по кускам, все одно опаснее.
Дмитрий, он протянул руку Люту. Ласточкин. В миру был. Сейчас сан принял, но это уже идем, а то она не успокоится.
Это Лют взглядом указал на старуху, которая то ли молилась, то ли грозилась небесам.
Мама. Моя. И бабушка. Её. Только у нее с головой уже совсем а тут уж, он махнул рукой. Правой. Левую Дмитрий прижимал к себе. Тут может, если не в дом, в дом она увяжется, но на берегу место одно есть. Туда она точно не пойдет.
Старуха и вправду поднялась и весьма бодро ковыляла по дорожке, потрясая выдранным из земли сорняком.
Это она что делает?
Полынь. Нечисть отгоняет, пояснил Дмитрий.
Выходит он мой дядя?
Родной?
Тогда почему нет, вопросов много, но я оставлю их при себе. Пока. В душе сумятица.
Идем, Дмитрий встал между мной и старухой, чтобы громко сказать: Там за алтарем полы не помыли.
Полы?
Грязнющие. Ты бы, матушка, поглядела, а то нехорошо.
Полы полы не мыли? Как не мыли? всполошилась старуха. Это же ж
Она все же запнулась.
И головой затрясла.
Хитришь, Митька! Хитришь! Сколько лет-то минуло? А ты все мамку обмануть норовишь? Мало тебя пороли, мало все на кривую дорожку норовишь! Не доведет тебя вранье до добра-то? Господь видит! Все видит!
Дмитрий молча развернул старуху и подтолкнул к церкви.
Иди уже!
Она, вывернувшись, хлестанула его травою по лицу.
Иродище! Рожа страшная! А все почему? Все потому, что ты Господа не уважал! Вот тебя и наказали грешника! Как есть грешник!
Вороны, тихо произнес Дмитрий. Они рядом. Вдруг да услышат.
А потом резко отступил, руки убирая и быстро так, будто боясь, что старуха бросится следом, захромал прочь от церкви. Причем чем быстрее шел он, тем сильнее была хромота.
Лют потянул меня следом.
И я пошла, пока старуха, задравши голову, выглядывала в небе воронов.
Недалеко?
До речушки и вправду недалеко было.
Она, выбираясь из леска, разрезала луга пополам. И меж них уже привольно расплескивала синие-синие воды. Берега её пологие поднимались по-над рекой. И здесь уже снова звенели, гремели силой травы.