Это началось два года назад, в конце мая. Он постепенно стал видим только для тех, кто знал его ещё ребёнком. Хотя продавщицы и вообще все те, кому он платил за услуги как молочнице или мрачному дядьке, что возил в дом дрова, тоже видели его отлично. Так же он был видим почти всем детям, но иногда попадались и посторонние взрослые, его видевшие, остальные разве что не врезались в него на улице. Сам же Волшебник всех видел прекрасно и мог с любым заговорить, как говорил, к примеру, с Ветром.
Поначалу он, конечно, не обращал на это внимания, думал, мало ли, не заметили, не узнали он же перебрался в дом за посёлком, одеваться стал несколько иначе, да и в самом посёлке появлялся не ежедневно. Но как-то летом, на набережной познакомился с приезжей. На следующий день катал её по заливам на своём шверботе, вечером пригласил поужинать, а ночью поцеловал у розовых кустов по дороге на её квартиру. Она ответила на поцелуй. У неё глаза были зелёные, и когда их губы разомкнулись, светились так, что ему захотелось рассказать ей не ту ерунду, которую обычно рассказывают все катающие отдыхающих девиц на шверботе, а о том, что же на самом деле его занимает.
Отпускать её тело не хотелось, не хотелось отпускать и взгляд, хотелось держать запах её висков близко к лицу Однако торопить он не стал, и она это оценила. Хотя ей тоже не хотелось, чтобы он сейчас ушёл, оба чувствовали одно и то же будет ещё завтра и после завтра, а может следующий понедельник, а может и следующий месяц, кто знает?
Наутро они встретились на пляже. Долго купались, он говорил о прозрачных безмолвных медузах, смешил и резал прохладный арбуз. Обедали в ресторанчике на набережной, и он повёл ее через посёлок, а потом по тропинке, сквозь жаркий запах трав, к дому.
Дом ей понравился ещё издалека. Он действительно был хорош белый, южный, двухэтажный, с башней, садом вокруг, а с террасы вид на самое синее в мире море и на самые сонные в мире холмы.
Да и внутри дома было ей интересно. А как иначе в доме жил волшебник, только этого она пока не знала, а потому ей просто нравились разные вещицы, необходимые его гостям, которые она посчитала экзотическими безделушками. Ей понравилось, что из пустого сейчас, летом, камина всё равно немного пахнет дымом, а из шкафов чуть-чуть лавандой, что стены покрыты настоящей извёсткой. На террасе понравилось, что перила горячие, но не сильно, а в коридоре что перед гостиной есть ниша, где можно было бы обвить ему шею руками, даже если бы сама гостиная была полна народу.
Чем больше она находила хорошего в доме, совершенно безмолвно её принявшем, тем больше ей нравился сам Волшебник. Она вдруг поняла, что ей вчера показалось в нем необычным он был в шортах, но не в майке, как все в такую жару, а в рубашке с длинным рукавом и каким-то немного несовременным воротником. А ещё, что ему это очень шло.
Когда он открыл перед ней дверь кабинета, ахнула от того, в каком количестве и какими старыми, и вероятнее всего, дорогими здесь были книги. От стола, которому явно было лет сто пятьдесят, от всяких штук на этом столе. Однако её он подвёл к стеллажу с разномастными колбами и склянками. Она смотрела с интересом, он же начал рассказывать, как собирал их содержимое, где собирал и куда ему приходилось для этого забираться.
Поначалу её не удивило, что в узкогорлой замысловатой бутылке может храниться воздух позапрошлогоднего марта, но как в похожей на двухстворчатую ракушку шкатулке может содержаться грохот прибоя с южных островов, она уже не поняла. А он вдруг начал горячо говорить про то, для чего ему все это, и тут она перестала совсем понимать его. И ему верить К чему это все, что это? Его слова стали для нее бессмысленны как воробьи у бордюра.
Волшебник осознал, что что-то не так, когда она смотреть начала словно бы сквозь стеллаж, да и его уже его будто бы слышала, а будто и нет. А потом она уже и смотрела сквозь него. Сквозь него, и сквозь стену дома Он замолчал.
Её взгляд к нему так и не вернулся, она постояла мгновение, вздохнула, словно проснулась, и просто прошла мимо него сквозь стол, сквозь стену Он изумлённо подбежал к окну, распахнул, хотел было крикнуть, но промолчал, сквозь ограду сада она пошла вниз, к посёлку, будто и не было за её спиной никакого дома и того, кто сейчас в нём остался у распахнутого окна, и чьи ладони на своей спине ей так нравилось ощущать.
Одиночество тогда надолго загостился в доме. Когда вошел, сразу, с порога, хотя Волшебник в коридор не вышел, сказал так, что разнеслось по всем комнатам:
Волшебники есть там, где в их волшебство верят. и без стеснения закурил свою папиросу.
Волшебник его не послушал тогда. На следующее утро отыскал её на пляже среди загорающих. Подошел, но снова она смотрела сквозь него на море и говорила подруге:
Помнишь, вчера ходила гулять в холмы, за посёлок? Посмотри у меня в соцсетях, ты зря не пошла, очень красиво. Так я там заснула! Присела на минуту и не поняла, как задремала. И снилось что-то такое, приятное добавила она, переведя взгляд на горизонт, и повела загорелыми плечами, которых вчера касались его руки.
Он хотел что-то сказать, но у него не получилось. Да он и не знал на самом деле, что говорить, а потому ушёл. Той же дорогой мимо скамеек под розами.
И сейчас, когда шёл, вспоминал это, но совсем без горечи. Не то, чтоб эти мысли шуршали в голове, как семечки в кульке бесследно, но и не уязвляли уже.
Вернулся!? Вот мать была бы рада! раздалось вдруг справа и вслед за этим последовал радостный пьяненький смешок, Вот молодец Ну как там?
Сергей Николаевич, ответил Волшебник, всматриваясь сквозь сумерки в розовое даже в полутьме вечера лицо старика на скамейке.
Сколько тебя не было? Ну как там, в этой твоей?.. Вот мать была бы рада! А когда же ты приехал из этой-то старик замолчал, почмокал губами, подвигался и, распространив вокруг себя лёгкий запах какого-то архаичного одеколона и алкоголя, довольно сообщил:
Никак не запомню этой твоей географии, а ведь мы, как говориться, пол-Европы прошагали, пол-Земли!
Сергей Николаевич Трушин был в прошлом инженер и почти начальник, они с отцом вместе ездили на рыбалку и пол-Европы в той войне, на которую намекал, никак по возрасту прошагать не мог, потому что ходить начал только в 1946-ом, когда война уже кончилась. Но эхо той войны жило в нём, как и во всех его сверстниках, а может быть это они жили тем эхом. Но суть была не в этом, а в том, что Волшебника он видел только приложившись к рюмочке. Только хмельным на старости лет и верил в волшебство, а под Новый год и в Деда Мороза, к чему, надо сказать Волшебник приложил руку.
Ежегодно, улучив время, 31-го декабря он заходил без спроса, незамеченным, в пустую стариковскую квартиру, из которой давно уехали дети и куда только летом иногда привозили невестки внуков, и оставлял на кухне еловую ветку, несколько мандаринов и крошечную, с палец размером бутылочку коньяку, а на 9-ое мая, на День Победы, банку тушёнки, горбушку черного хлеба и такую же на двадцать пять грамм бутылочку с водкой.
Эти внезапные подарки на кухне родили и укрепляли в Сергее Николаевиче веру в чудесное, которой он пытался делиться со своими бывшими коллегами, с невестками, но слушали его только внуки. И, может быть, он видел бы Волшебника не только под хмельком, но и всё время, если бы его рассказам верили не одни только дети, но и остальные.
Ну так как там у тебя, в этой твоей, как её?
Пусть сегодня будет Эстрамадуре, ответил Волшебник.
Точно! Забываю всегда! обрадовался старик, Вот мать была бы рада добавил он немного погрустнев, потому что вспомнил свою давно ушедшую в другой мир жену.
Я пойду? спросил Волшебник, которому стало неловко за Эстрамадуру.