Ну смотри, а я махну, и, налив себе полный стакан коньяка, он шумно плюхнулся на кровать. Пружинный матрас противно заскрипел под ним. «Вот ведь сволочь!», внезапно решила Ирка и выскочила в коридор, с грохотом хлопнув дверью. Она заметалась в поисках туалета, нашла только душевую, зачем-то долго мыла там руки, потом, обламывая ногти, открывала окно. Когда наконец, чуть не выбив стекла, ей удалось распахнуть разбухшие за зиму створки, она закурила. «Да пошел он! Пусть катится к своей французской сучке!» То, что его подруга француженка, сомнению не подлежало, да и фарца так решила. Глаз-то у них наметан.
Затушив сигарету о подоконник, Ирка устремилась к выходу, выскочила на лестницу и Получилось как в амфитеатре пролетом ниже, всего в нескольких метрах от нее, высокий крепкий парень в футболке, обтягивающей накачанные мышцы, с ленцой, даже с некоторой элегантностью наносил точные удары то в грудь, то по лицу Бориса. Отвечать тот не пытался, но и не убегал, хотя что-то подсказывало, что гоняться за ним стройный атлет счел бы ниже достоинства. Из носа Бориса текла кровь, он жалко и беспомощно улыбался и только с опозданием прикрывал лицо при каждом пропущенном ударе.
Ирка, привыкшая общаться с ровесниками на «ты», неожиданно просящим голосом чуть слышно прошептала: «Умоляю вас, не надо!» и зарыдала. Хотя в ее характере, как раз наоборот, было без раздумий и колебаний бросаться в драку независимо от числа и силы противника. Увлеченный мордобоем парень Иркину мольбу расслышать никак не мог, а вот рыдания Он обернулся:
Что случилось, чего слезы льем?
Это мой, всхлипывала Ирка, это мой и почему-то язык дальше не поворачивался.
Этот, что ли? он пренебрежительно кивнул в сторону Бориса, вжавшегося в угол.
Да!.. Умоляю не надо больше!
Только ради тебя! парень растянул в улыбке свое открытое симпатичное лицо героя советского черно-белого кино, бросил Борису презрительное: «Хрен с тобой, живи», засунул руки в карманы джинсов и, прыгая через ступеньку, побежал вниз по лестнице.
Борис тяжело присел, отвернувшись к стене.
«Не герой. Драться вообще не умеет. Но ведь не трус! Да-да, не трус! Не сбежал же, хотя мог Бедный, мой бедный! Он что там, плачет?!» Ее накрыло волной жалости и нежности, она подбежала к нему, села рядом, обняла и, преодолевая сопротивление, прижала к себе.
Прошу тебя, уйди, пробормотал он, пряча лицо. Ирка и не думала его слушать.
Пойдем лучше умоем тебя. Я знаю, тут где, она потащила его к душевой (он зачем-то сопротивлялся!), где всего несколько минут назад сама приводила себя в порядок.
Борис фыркал, наклонившись над умывальником, набирал холодную воду в ладони и надолго задерживал в них лицо. Наконец, он выпрямился под глазом обозначился синяк, нос припух, он осторожно ощупал его похоже, цел. Выходит, легко отделался.
Твои рыдания сохранили мою рожу в целости
Ирка поморщилась. Витиевато как-то.
Ерунда, пошли отсюда.
На улице она с первой же попытки остановила частника.
Давай отвезу. Тебе куда?
Да рядом здесь, на Большую Пушкарскую. Можем и пешком пройтись, зачем-то предложил он.
Ну уж нет! А то опять тебе кто-нибудь она хотела сказать «фейс начистит», но спохватилась. А то опять с кем-нибудь подерешься.
В машине она отодвинулась от него подальше и всю короткую дорогу, не отрываясь, смотрела в окно. Неужели она влюбилась в этого типа? Ведь ничего о нем не знает! Одно утешение, что не зануда и танцует с ума сойти
Девушка, приехали, обращаясь только к ней, объявил водитель. Задумка была ехать дальше, домой, но Ирка почему-то позволила вытащить себя из машины.
2
Первым делом Ирка подошла к телефону. Набрав номер, она нетерпеливо закатила глаза к небу, дождавшись наконец ответа, выпалила:
Я не приду сегодня. Я у Журова, и тут же положила трубку. По ее разумению, он тут же должен был подойти, обнять и Но ничего такого не произошло. Он лишь приоткрыл дверь в комнату: «Проходи, я сейчас».
Ранее, судя по массивному письменному столу, старинному кожаному креслу и утрамбованным книгами стеллажам, это был кабинет. Такой классический образцовый профессорский кабинет с высокими потолками в лепнине, бронзовой люстрой и обязательной лампой под абажуром. Теперь же это было черт-те что, но довольно симпатично. На спинках стульев штабелями наброшена одежда, на столике, по виду антикварном, красовался проигрыватель, рядом пестрая стопка пластинок, от проигрывателя тянулись провода к несимметрично стоящим на стеллаже внушительным колонкам, у дивана на полу валялся маленький кассетник, а в изголовье стояли совсем уж неуместные здесь слаломные лыжи с торчащими из креплений яркими ботинками. Постель небрежно свернута в рулон и прикрыта шотландским пледом. На столе пылилась знаменитая, наидефицитнейшая печатная машинка «Эрика» в окружении стопок журналов и газет. Ирка подошла к столу, вроде бы равнодушно пробежала глазами по бумагам сверху, думая обнаружить в этом ворохе что-то напечатанное именно им. Ведь что-то же он пишет диплом, статью. Вдруг стихи? Но ничего такого не увидела, а при всем своем любопытстве ворошить чужие бумаги, не говоря уж о том, чтобы заглядывать в ящики стола, она бы никогда не стала. Куда он запропастился? Ирка вышла в коридор и направилась в сторону кухни. Он сидел за столом перед бутылкой коньяка откуда только деньги у него берутся? По его щекам текли слезы.
Зрелище не из приятных, когда мужчины плачут, особенно пьяные мужчины. Ирка брезгливо поморщилась по-хорошему, надо валить домой, пока мосты не развели. Этот растерявшийся, буквально уничтоженный заурядной драчкой человек ничем не напоминал того ироничного галантного кавалера, каким она увидела его в первый раз, или уверенного и чувственного танцора еще совсем недавно, всего-то два часа тому назад
Останься, прошу тебя, почувствовав вибрации ее сомнений, почти шепотом проговорил он и вытер лицо ладонью. Я не плачу, ты уж поверь. Они сами чего-то текут и текут.
Ага. А коньяк сам наливается и наливается. Чего там случилось у тебя на лестнице? За что тебе, скажи, фейс начистили?
Борис пожал плечами и криво улыбнулся:
Этот жлоб умышленно толкнул меня плечом! Ему не понравилось, как я танцую, типа, выпендриваюсь Ну, я и послал его
Из-за такой такой ерунды?! изумившись ничтожности причины, воскликнула Ирка. А промолчать ты не мог, коли махаться не умеешь?
Он опять пожал плечами, глаза вновь увлажнились, рука потянулась к бутылке.
Может, хватит, а?
Он понимающе усмехнулся, встал с места, шагнул к ней, с какой-то неожиданной робостью чуть-чуть приобнял, уткнувшись лицом ей где-то между плечом и шеей, погружаясь в волосы и шумно вдыхая. Ирка не противилась, просто стояла, опустив руки.
У тебя волосы вкусно пахнут, прошептал он.
И опять Ирка почувствовала к нему нежность. Куда подевалась брезгливость? Она сначала прижалась к нему, потом, чуть отстранившись, начала целовать его соленые глаза и щеки, уже заметный синяк. Он гладил ее по спине, настойчиво пытаясь поймать губами ее губы, она отворачивалась. В какой-то момент он уверенным и каким-то опытным движением умудрился через одежду расстегнуть ей лифчик, полез сначала рукой она не стала сопротивляться. Тогда он принялся раздевать ее.
Боренька, пойдем к тебе в комнату.
Чудес он не совершил. Но когда он проник в нее, Ирка через несколько мгновений содрогнулась в наслаждении, испытав то, чего никогда еще не получалось при всем ее рвении. Все в ней возликовало.
Боренька, родной мой, любимый! шептала она, гладя его по голове. Он, как и на кухне, уткнулся ей в плечо, снова принюхался. «Ты вся вкусно пахнешь», пробормотал он с каким-то удовлетворением и вскоре заснул. «Будет-будет моим!» думала Ирка, рассматривая хрустальные подвески на бронзовой люстре.