Алексей Евсеев
Жалкая жизнь журналиста Журова
Арсений Тарковский. «Дума». 1946И горько стало мне,Что жизнь моя прошла,Что ради замысла я потрудился мало
Я тебя люблю Я тебя тоже нет.
Серж Генсбур
© Евсеев А., текст, 2024
© «Геликон Плюс», оформление, 2024
Часть l
1
Сердце вдруг остановилось, Журов мгновенно проснулся и попытался сделать вдох. Не получилось. «Все! Конец!» ужаснулся он и заорал во весь голос и этим криком словно заново запустил заглохнувший механизм. Тяжело задышав, он прижал трясущуюся руку к сердцу, этим движением словно поддерживая его и одновременно защищая от какой-то опасности извне. Другой рукой, ладонью от себя, прикрыл глаза, закрываясь от потерявших привычные очертания фотографий и телевизора, висящих на стене спальни. Журов окончательно проснулся. «Так я и умру, решил он. От внезапной остановки сердца Быстро и во сне. Такой стремительный прыжок в никуда. Ложишься вечером спать и» поймав себя на этой мысли, он испуганно перекрестился.
Запахнувшись в халат, Журов перешел в гостиную. Включил телевизор да кто же это смотрит-то? выключил. На журнальном столике третий день стояла недопитая бутылка красного вина. Испортилось? Кто мешал убрать в холодильник Он осторожно глотнул из горлышка. Надо же, все в порядке. Журов усмехнулся видимо, судьба вина беспокоила его больше, чем сердце. И что? Хуже ведь определенно не стало. А раз так Он достал бокал и, смакуя каждый глоток, допил бутылку. Может, померещилось с сердцем-то?
Переместившись на диван, он с неприязнью уставился на разросшийся до гигантских размеров цветок, название которого, как ни старался, запомнить не мог замиокулькас! На самом-то деле растение ему нравилось, и даже очень, но занимало оно весь угол, который в мечтах Журов отводил под книжные полки, обязательно открытые и под самый потолок. Мечтам этим, как он понимал, сбыться было не суждено. Варька категорически выступала против, квартиру убирала она, а книги, как известно, пыль притягивают катастрофически. Журов перевел взгляд на картины, без которых гостиная продукт модного московского дизайнера и Варькина тихая гордость потеряла бы свой изысканный вид. Впрочем, при всей легкости и изяществе гостиной висевшие в ней картины отличались некой депрессивностью, постоянно питающей в душе Журова неугасающий огонь ненависти к живописи вообще. «Варвара, душа моя! Ну почему или серая зима, или мрачные натюрморты! Где яркие краски, светлое небо, море, живые цветы? Давай снимем всю эту мазню к чертовой матери и развесим фотографии, где мы счастливы и смеемся! Весеннюю Барселону, Флоренцию или твой любимый Санторини!» в той или иной интерпретации с какой-то периодичностью начинал метать икру Журов. За его страстными призывами скрывалась заурядная ревность. Варька, как ему казалось, чрезмерно культивировала присутствие бывшего мужа автора всех работ. В кругу знакомых он почему-то считался талантливым, однако его творения продавались слабо ввиду низкого культурного уровня населения и отсутствия вкуса у его платежеспособной части.
Журов вздохнул. О том, чтобы лечь в постель, и помышлять нечего. Вот уже много лет, единожды проснувшись среди ночи, он не засыпал до самого утра. Чего только Журов не перепробовал пил теплое молоко с медом, подолгу стоял под горячим душем, смешивал коктейль из валерьянки, пиона и корвалола, все впустую. Умные люди советовали ему вообще по жизни перейти на снотворное полпланеты сидит на лекарствах и принимает таблетки горстями! но у Журова были свои резоны. Во-первых, он панически боялся привыкания, в результате которого лекарство вдруг или постепенно перестанет на него действовать что тогда, какое средство останется для крайнего случая?! Во-вторых, от любого снотворного через неделю-другую слюна исчезала напрочь, причем настолько, что он не мог произнести и двух слов, не прополоскав пересохший рот водой, которую приходилось постоянно таскать с собой. Такое не комильфо на людях Журов себе позволить не мог.
С сожалением поставив пустую бутылку на пол, он открыл ноутбук, зашел в Фейсбук. Ничего примечательного. Привычные грязь, истерика и нетерпимость По какому, любопытно, праву, еще недавно, казалось бы, вменяемые люди вдруг принялись разоблачать и осуждать все и всех на свете? Иначе как всеобщим помутнением эту оголтелую непримиримость и не назвать.
Шел третий час ночи. В сети была Ирка Лукьянова, ныне по норвежскому мужу Бьорген. Журов перешел на ее страницу, что делал уже неоднократно, и, словно в первый раз, с сожалением принялся рассматривать фотографии этой далеко уже не молодой женщины, как-то по-русски уставшей и рано сникшей вопреки благополучию и достатку, уже более двух десятков лет окружавшим ее в Норвегии.
Привет! Вот не сплю, опять бессонница.
Пьешь?
Какое там! Так, иногда красное вино в умеренных количествах. Как ты?
Устала от работы. Дома воюю с мужем и с дочерью. Всё воспитывают меня. Муж постоянно хочет секса. А я хочу, чтобы меня оставили в покое!
Дочь-то что?
Она всегда на стороне отца.
Это ты про секс? Ха-ха!
Мне не до шуток. Хочу танцевать с тобой и целоваться! Но никак.
Я больше не танцую.
Что так?
Стал старым и скучным.
В зеркало на себя смотришь? Если ты выглядишь как на фото с этой твоей Варварой, то не гневи Бога!
Я живот втягиваю. А так толстый.
Врешь, как всегда. Я тебя тогда возненавидела. А до этого любила! Страстно.
Не знаю, что и ответить. Пойду попробую поспать. Целую!
Целую, любовь моя несостоявшаяся.
Ирка Лукьянова, студентка второго курса скандинав-ского отделения, сидела в читалке филфака, обложившись учебниками, тщетно пытаясь зацепиться за мысль или фразу, которые позволили бы наконец начать эту чертову курсовую. А внутренний голос настойчиво нашептывал, что правильнее будет на нее плюнуть, махнуть кофе в буфете у Тамары и прошвырнуться по Невскому. А еще лучше с кем-нибудь из девчонок завалиться в «Щель» «Астории» и выпить шампанского. Ну а там кто знает Ирка потянулась к модному пакету с ковбоем Мальборо (три рубля у спекулянтов. Так еще и не достать!), чтобы побросать в него тетради, как вдруг заметила в дверях молодого мужчину, который, похоже, выискивал кого-то в зале. Какая правильная девушка к концу второго курса не знает в лицо всех симпатичных студентов и преподавателей факультета! Этот был незнаком. «Не наш. Залетный», подумала она и уткнулась в учебник.
Над чем пыхтим, прелестное дитя? залетный уселся рядом, от него пахло вином, и смотрел он на Ирку весело и нагло. Почему-то это было приятно.
Над курсовой.
Ну-ну, усмехнулся он, Курсовая твоя никуда не денется! Пойдем лучше выпьем шампанского где бы лучше нам это сделать Предположим, в «Щели» «Астории»! Тебя как звать-то?
Ирка вздрогнула ну разве не сигнал свыше? Или он прочитал ее мысли?
Ирина, и тут же, недолго раздумывая, согласилась: А давай! Только подожди меня пару минут у «Наркоманки».
У кого тебя подождать?
Не у кого, а где! «Наркоманка» это курительная комната на «Сачкодроме».
?
У нас тут все как-нибудь называется. С давних пор «Сачкодром» это лестничная площадка на втором этаже перед 25-й аудиторией, хотя номер аудитории тебе ничего не говорит, она засмеялась. Там стоят «Диваны», а еще есть «Новый свет», «Катакомбы». Вот сейчас мы с тобой в «Школе». А тебя как звать-то?
Борис, можно Боб или как тебе заблагорассудится откликнусь на любое имя! Можешь звать меня Игнатом или Жан-Полем Ну так жду тебя, как говоришь, у «Наркоманки»?
Угу.
Как только он вышел, Ирка немедленно достала зеркальце, но его поверхности недоставало, чтобы с достоверностью оценить степень своей сегодняшней неотразимости! Побросав тетради в пакет, она без очереди втиснулась сдать взятые учебники, причем сделала это с такой веселой беспардонностью, что никто не успел толком возбухнуть, схватила свой читательский билет и устремилась к туалету. Там у старого, всего в трещинах зеркала она придирчиво осмотрела себя. Хороша! Джинсы обтягивают длинные слава родителям! стройные ноги, ресницы радостно хлопают над большими серыми глазами, брови ухоженные, губы чуть припухлые, их даже не обязательно подкрашивать, нос маленький и правильный, а волосы! Копна абсолютно непослушных каштановых кудряшек вылитая итальянка! Ирка повернулась к зеркалу боком, потом другим ну, нет у нее к себе претензий ни в фас, ни в профиль! И побежала к «Наркоманке».