Пожалуй, вы несколько преувеличиваете, счел всё же нужным заметить маршал.
Маленький мужчина величественно приподнялся.
Отнюдь нет! Взгляд его опять впился в маршала. Доказательства этого мы видим постоянно. В то время как в России, красной России, которая и не Россия вовсе, а Эр-Эс-Эф-Эс-Эр, заправляют два великих ничтожества Ленин и Троцкий, и Россия, красная Россия, не Россия, словом, а Совдепия, терпит поражение за поражением
«Великие ничтожества это ярко, молча согласился маршал. А вот про поражения то Краснов, Колчак, Деникин, Юденич могли бы поспорить. Особенно бедный Колчак. А еще Каледин, Корнилов, Миллер. Большевики с апреля в Баку. Качают татарскую нефть. Но тезис, что Россия не Совдепия это, пожалуй, сгодится».
В это самое время, созданная и твердой дланью направляемая вами Польша, идет от победы к победе. Я верю не пройдет и месяца, вы снова будете в Киеве. Не пройдет и двух вы освободите Смоленск. Калугу! Харьков! Тверь! Мос
Я не стремлюсь к приобретению пространства, благоразумно заметил маршал. Это не наша цель. В киевской экспедиции я просто хотел помочь народу Украины. Создать свое, так сказать, государство. Но народ Украины, как видите Оказался недостаточно организован.
Черт, подумалось создателю поляков, а стоит ли говорить о народе Украины как о чем-то отдельном от русского? Хотя какая разница. Приспосабливаться к каждому москалику? Однако тип и в самом деле презанятный. Правильно, что он, польский маршал, послушал щелкопера Струга, а тот прислушался к верзиле и мазиле Гуттен-Чапскому.
Так организуйте же нас! страстно прошептал русский гений. Женская душа России жаждет твердого польского начала.
Какие могучие образы, восхитился творец новой Польши. Литератор развил свою мысль.
Ее, мою Россию, насиловали варяги, монголы, московские цари, петербургские императоры. Теперь ее насилуют большевики, китайцы, Троцкий, латыши и эти вы понимаете кто. Устанавливая в ней подобие царства Антихриста. Польша, ваша Польша, маршал, ныне наш последний оплот. Здесь, именно здесь, на Висле, состоится последнее сражение. Между силами света, силами добра и адом.
Всё же лучше не здесь, а где-нибудь подальше, на линии Минска и Звягеля, подумал растроганный а это с ним случалось редко маршал.
Я, моя жена и мой друг, то есть мои друзья, стрекотал, как митральеза, литератор, мои соратники, русский народ, стонущий под пятою Антихриста, мы все и каждый в отдельности знаем: верная закону чести Польша никогда не придет к соглашению с большевизмом. Ни мира, ни перемирия, до krwi ostatniej kropli z żył4. Ведь так? Литератор попытался заглянуть в глаза стратегу.
Так? Или не так? Ту би ор нот ту би? Укрыв глаза под веками, маршал, задумчиво помедлив, решительно боднул пространство головой.
Именно так, господин Мережковский. Не иначе. Мой неизменный принцип, с первых дней моей политической и военной деятельности всегда!
О да! вновь приподнялся над креслом прижизненный классик.
Оба, стратег и литератор, замолкли. Приходя в себя, переводя дыхание. После чего вождь нации перешел к вопросам более практическим.
Итак, что именно намерены вы написать?
Во-первых, деловито ответил литератор, вашу краткую биографию. Для русского читателя. Чтобы донести до него наконец-то правду. О вас и о созданной вами Польше.
«Правду? А надо ли?» подумал маршал и спросил:
Каким вы представляете свой гонорар? Или вы договорились с третьей стороной?
Губы литератора обиженно дрогнули.
Разумеется, никакого. Более того, свое произведение, брошюру «Иосиф Пилсудский» я предоставлю в широкое общественное пользование. Абсолютно безвозмездно.
Маршал незаметно, в душе усмехнулся. Иосифа Пилсудского в общественное пользование. Широкое и безвозмездное. Нет, что ни говори, москаль всегда москаль. Льстил, будет льстить, но и съязвит при случае.
Второе, не менее важное, проговорил писатель, создание русской газеты в Варшаве и обращение ее сотрудников к русскому народу.
Маршал поднял указательный палец.
Более важное, более. Несравненно.
Пусть так. Мы назовем нашу газету «Свобода». Мы призовем наших соотечественников к поддержке польской армии в ее священной освободительной борьбе. Мы
Прекрасно, прекрасно, думал маршал. Вряд ли многие услышат питерского попугая, вряд ли многие его послушают, но он станет одним из великого множества камешков, которыми я вымощу мой путь к победе над Кстати, над кем?
Вечером, разговаривая с адъютантом о посетителе, маршал поинтересовался:
Вы не помните, как зовут эту пани Мережковскую?
Майор побывал как-то раз на одной из лекций русского писателя и потому легко припомнил:
Зинаида. Правда, Струг называл ее не Мережковской, а Майор смутился. Запамятовал. Занятная фамилия, что-то хм лошадиное.
Маршал удивился как это майор, самый знаменитый в новой Польше лошадист, мог вдруг да позабыть лошадиную фамилию.
Жеребцова? попробовал подсказать он майору. Кобылко? Подковенко? Ковалева?
Нет, нет
Копытцева? Текинская? Орлова?5
Нет, нет. Не лошадино-русское, а лошадино-иностранное. Не славянское.
Пферд? Шваль? Эквус? прошелся вождь по языкам.
Эквус, экви, маскулинум Майор наморщил лоб, припоминая гимназический курс. Эквитáтус грегем камелóрум óрдинес педитáтус6. Где-то здесь, секундочку, пан маршал. Он напрягся, изготовившись поймать зашевелившуюся в сознании мысль. Так, так, так Клюнуло! Поймал ее, мысль, и ловко ее подсек. Гиппиус!
Маршал удовлетворенно рассмеялся как смеется добрый дедушка, поощряя талантливого внука.
А говорите, в гимназии ненавидели греческий.
Я ненавидел его темную грамматику, вздохнул майор и пояснил, с трагическими нотками, понятными любому гимназисту. Слоговые и количественные приращения, первичные и вторичные окончания, тематические и атематические спряжения, третье склонение Выдержав паузу, майор продолжил, потеплевшим голосом. Но что касается гиппики В майорских глазах промелькнула малопонятная тем, кто далек от гиппики, нежность. После новой, небольшой, стилистически необходимой паузы голос адъютанта сделался почти что равнодушным. Как вам, кстати, этот грозный бородач?
Глава державы задумчиво повел усами. Мда. Что он мог думать о принятом им плюгавом недоноске, очевидном импотенте и эвентуальном хм-хм? (Грозный маршал нередко был резок и несправедлив в суждениях.) Он многое и многих презирал и ненавидел, но более всего, пожалуй, вот такое, что предстало перед ним сегодня. Ничтожество, вообразившее себя выразителем какой-то там идеи, властителем дум. Русские, русские, кто над вами властвует, mein Gott.
С другой же стороны, этот Мережковский не самый худший вариант. Во многом лучше, чем прочие. Маршалу припомнился его апрельский визави, головастик с лицом пожилого евнуха, с физиономией пропившего последний гривенник провинциального трагика, с редкостной и на редкость идиотской фамилией, на ту же букву, что и у него, великого вождя великой нации Европы. Ходили упорные слухи, что незадачливый «отаман» до войны подвизался в качестве театрального критика. А этот другой, как его там, Винниченко? Внешне смахивал на русского интеллигента, но властителем дум, если верить Стругу и фон Гуттену, не был. Тогда как питерский Воистину сила слабых. Интересно, что он написал? Надо бы спросить у Оли при случае. Оля много чего читала.
Как бы вам сказать Маршал помедлил, взвешивая каждое слово и стараясь не обидеть отсутствующих. Сейчас, когда отечеству приходится несладко, москалёк и его античная кобылка могут пригодится. Вполне. Но нам, мне и вам, людям действия, трудно относиться с уважением к подобного рода субъектам. Маршал яростно стиснул кулак. Кто он, если копнуть поглубже? Один из множества салонных революционеров. Тех, кто приятно пророчил при царском режиме, проклиная тиранию, призывая на голову сатрапов революцию. Но едва революция пришла, настоящая, с выстрелами, кровью, эти умники мигом опомнились и завопили, что имели в виду иное. Что такая революция и не революция вовсе, что в милой их сердцу Франции было совсем не так, что гильотина была человечной, а пики санкюлотов бесконечно нежны. Признаюсь честно, пан Савинков мне ближе.