Что это, герр Нойманн? слышу я тихий голос юного этого. Как это?
У тебя же была экскурсия в Аушвиц? интересуется в ответ названный герром Нойманном. Ты всё правильно понял, задери ей рукав.
Мягкая рука подростка касается моего платья, а потом и кожи, и я чувствую дрожь его руки. Этот дрожит, задирая мой рукав Но почему? Может быть, от омерзения? Всё-таки, он нёс меня на руках, вполне же мог испачкаться, как он думает. Но вот его рука замирает, и я слышу всхлип.
Аушвиц шепчет младший этот. Но Но как? Она же такая юная! Как так?!
Он кричит, будто от боли, а я уже ничего не понимаю, страшась тем не менее открыть глаза. Но вот крик обрывается, как будто ему затыкают рот. Слышны булькающие звуки, а затем становится тихо. Я совершенно ничего не понимаю. Что произошло? Чему так удивился этот?
Вот, посмотри, слышу я голос герра Нойманна через какое-то время. Номер, винкель, татуировка Видишь?
Она из Аушвица, отвечает ему какой-то смутно знакомый голос. И, судя по тому, что я вижу, вполне может быть нашей пропажей. Нужно известить родителей.
Да, пожалуй, но ты понимаешь герр Нойманн прерывается.
Да, звучит голос, который я никак не могу вспомнить. Мы для неё враги. Попробуй дать ей хлеба, но не раздевай.
Эти начинают переговариваться, а я пытаюсь понять, что происходит, и не могу. Мне кажется, я с ума сошла, потому что палачи, спокойно обсуждающие животное и не желающие сделать со мной что-то страшное, просто не укладываются в моей голове. Ещё я по-прежнему не могу произнести ни слова, чего эти пока не поняли. Это хорошо, потому что иначе кто знает, что будет, а пока меня, кажется, даже бить не хотят, что очень странно, но немного успокаивает.
И вот, когда я изнываю от непонимания, один из этих берёт меня за руку, вкладывая в ладонь что-то мягкое. Я, всё так же не открывая глаз, подношу свою руку к лицу, ощущая какой-то незнакомый, но очень вкусный запах. Это заставляет меня приоткрыть глаза в руке я вижу что-то белое, на хлеб не похожее, но будящее странные ассоциации. Мне так хочется съесть это, что я себя почти не контролирую. Лишь на мгновение у меня мелькает мысль, что это яд, но голодный мозг отбрасывает эту вероятность и я кусаю так вкусно пахнущую массу.
По вкусу это чем-то похоже на хлеб, только мягкое очень и какое-то необычно вкусное, но, кажется, не отравленное. Но даже если отравленное, пусть лучше я умру от этой вкусной еды, чем в газовой камере, я так уже устала ждать смерти
Уве Вебер
Подняв странно лёгкую девочку на руки, я и не подозреваю, что меня ждёт. Она очень худа, чего-то сильно боится и не открывает глаза, сжавшись так, что я совершенно ничего не понимаю, поэтому в первую очередь иду, конечно, к целителю. Иду к герру Нойманну, твёрдо веря в то, что он сможет помочь этой странной девочке. То, что она нуждается в помощи, у меня сомнений не вызывает.
Герр Нойманн! зову я его несколько раз, пока, наконец, целитель не обращает на меня внимание.
Краем глаза я вижу Лауру, но сейчас её взгляды мне совершенно неважны, у меня на руках явно нуждающаяся в помощи девочка в каком-то грубом, похожем по фактуре на мешок, платье. Почему-то герр Нойманн сразу же становится очень серьёзным, но к девочке не прикасается, предоставив мне возможность нести её. Это не очень обычно, потому что целитель любит всегда всё делать сам, но, возможно, он что-то понимает.
Положите её на кровать, говорит он мне, как только мы входим в школьную больницу.
Я поражаюсь тому, какой усталый голос у нашего целителя, как будто он носил железо или делал ещё что-то тяжёлое. На лице герра Нойманна очень серьёзное выражение, он будто ожидает увидеть нечто страшное или очень грустное. По крайней мере, так я интерпретирую то, что вижу.
И вот, когда я кладу её на спину, вдруг вижу то, чего не может быть! Будто оживает перед глазами экскурсия в Освенцим передо мной лежит совсем ребёнок, на платье которого красный треугольник политического заключённого и цифры. Цифры номера, которого просто не может быть спустя больше, чем полвека, после той войны. Я смотрю на эти цифры, понимая, чего боится девочка ведь мы говорим по-немецки. Я говорю на языке её палачей
Герр Нойманн помнит, куда нас возили, подтверждая мою догадку, при этом советует поднять девочке рукав. Мне не нужно говорить, на какой руке смотреть, я помню. Господи, я не хочу этого видеть! Но мои дрожащие пальцы медленно задирают рукав на левой руке девочки. Медленно, очень медленно открываются цифры, и я снова замираю. Этого не может быть! Не должно быть! Нет! Почему, за что?
Целитель буквально силой вливает в меня какую-то микстуру, отчего свет просто выключается. Всё исчезает, чтобы через некоторое время появиться вновь. Я медленно прихожу в себя, обнаружив, что лежу. От истерики не остаётся и следа, но тем не менее я просто не понимаю, как такое стало возможным. Как так вышло, что возле школы колдовства Грасвангталь вдруг оказалась совсем юная девочка со страшным номером на руке, ждущая лишь издевательств и смерти.
Теперь я понимаю, почему на её голове лишь короткий ежик волос, это вовсе не мода, не бунт, это наци. Это лагерь, в котором выжила эта девочка. Могу ли я представить, через что она прошла? Могу ли понять, что вообще происходит?
Я открываю глаза, увидев учителей, при этом герр Нойманн делает жест, будто приказывая мне не вставать, чему я подчиняюсь, хотя хочу совсем другого. Я желаю вскочить, обнять эту девочку, закрыть от всего мира, защитить Я совершенно не понимаю своих желаний, но очень хочу дать ей хоть капельку уверенности в том, что здесь никто не будет её мучить и убивать.
С родителями у неё непросто, замечает герр Шлоссер. Мать как-то странно отнеслась к исчезновению ребёнка, даже полиция заинтересовалась.
Это не может быть мистификацией? интересуется наш ректор, герр Рихтер.
Нет, Герхард, качает головой его заместитель. Платье, винкель, татуировка и страх всё настоящее. Она из Аушвица, мой друг. Каким-то чудом выжившая наша потеряшка.
Интересно, как она туда попала? спрашивает герр Нойманн. Ведь пропала в районе Равенсбрюка?
Так бывало тогда, медленно произносит герр Шлоссер. Переводили в Аушвиц для уничтожения, тихо добавляет он. Что делать будем?
На каком языке говорят в её семье? интересуется ректор.
На французском, отвечает ему заместитель. Так что, если не по-немецки, то, возможно
Французский я тоже знаю, как и итальянский. Это происходит в первый год мы изучаем при помощи специальных микстов все государственные языки Швейцарии, чтобы не было проблем понимания. Значит, с девочкой надо говорить по-французски, я запомню.
Стоп, они сказали о потеряшке, тогда, получается, она та самая, что исчезла? Вот, значит, куда она исчезла Нужно её отогреть, я точно знаю это! Нужно показать, что я не враг, что здесь нет врагов, но вот поверит ли она нам? Смогу ли я убедить измученного ребёнка в том, что крематория просто-напросто нет? Получается, ей двенадцать
Раз это потеряшка, то ей двенадцать, замечает герр Рихтер. И просто отпустить её домой мы не можем по Договору.
Да, Договор таких сюрпризов не предусматривает, вздыхает герр Шлоссер.
Простите, подаю я голос. А как она будет на уроках? У неё же кошмары будут, наверное
О кошмарах мне отец рассказывал, когда успокаивал ночами. Мне после сильных потрясений снились. Ну, какие у меня могли быть потрясения то пятёрку получу, то несправедливость какую-нибудь увижу. А вот у девочки кошмары должны быть действительно страшные Её же одну нельзя оставлять!
Кошмары будут, кивает герр Нойманн. Помню, писали об этом после той войны. У тебя есть предложение?
Ну, раз так получилось я ищу слова, чтобы правильно сформулировать, а герр Шлоссер только кивает. Если она мне доверится, конечно