В темноте ключ никак не попадал в скважину, тем более что рука слегка дрожала. Наконец дверца распахнулась, он только что протянул руку за бумагами, как жена его вскрикнула, а сам он вздрогнул, побледнел и застыл на месте: в окошко кто-то стучал.
Кто там? шепотом спросила его жена.
Не знаю, ответил Николай, должно быть, полиция Нет, это не полиция, добавил он, вскакивая, это кто-нибудь из наших.
Стук повторился. Быстрый, но не громкий. В нем была нервная торопливость, но не было властной грубости жандармского кулака.
Кто здесь? через окошко спросил Смирнов, вглядываясь в темный силуэт человека. И, не дождавшись ответа, удивленно вскрикнул, бросился в сени и торопливо открыл дверь.
Чего, черт, долго как канителился, чуть-чуть прерывающимся от усталости, но спокойным голосом спросил пришедший.
Лбов! удивленно крикнул Смирнов. Александр, язви тебя в душу. Откуда ты взялся?
После, махнул рукой, тот, после.
И сам оглянулся, вышел в сени, задвигал чем-то, потом опять вернулся назад.
Кадушку с капустой к двери придвинь. Запор у тебя плохой, враз сорвать можно. Потом помолчал и добавил: Ты сделай себе хороший запор, а то знаешь, если погибать, так чтобы было за что, а так из-за ржавого крючка пропадать не стоит.
Зажгли коптилку и ее свет озарил угрюмо насупившего лицо Лбова, и ее красные лучи смешались с кровью, расплывшейся по изрезанной стеклом руке, рубиновыми искорками падающей на пол Но Лбов как бы ничего не чувствовал, он сел у окна и, уставившись в темный угол, долго сидел молча, и только глаза его, при малейшем шорохе быстро поворачиваясь в сторону, тяжелым долгим взглядом пронизывали темноту.
Кончено, сказал он наконец вполголоса и как будто бы чуть-чуть усмехнулся.
Что кончено? спросил его Смирнов.
Все, брат, кончено. И восстание окончено, и моя голова тоже теперь конченая, потому что ворочаться назад поздно, да и охоты никакой нет ворочаться назад. Каждый день гудок, да каждый день станок и так без начала и без конца.
Он замолчал.
* * *
Рассвет не приходил долго. С рассветом в избу пришло еще несколько человек, пришли товарищи, уцелевшие из партийного подполья, пришел и молчаливый Стольников, загнанный, затравленный, разыскиваемый полицией. И долго обсуждали, как быть и что теперь делать.
Было решено на время горячки отправить пока Лбова и Стольникова в лес, в одну из сторожек, верстах в десяти от Мотовилихи.
В лес так в лес, усмехнулся Лбов. А только, я думаю, что теперь уж не на время, а на все время.
Как так? спросил кто-то.
А так. И он опять усмехнулся. У него была странная, быстрая усмешка: глаза его сразу чуть-чуть щурились, губы плотно, рывком, сжимались, и прежде, чем можно было уловить оттенок выражения его лица, все было на своем месте, и от усмешки не оставалось и следа.
Слушай, Лбов, спросил его один из подпольщиков, скажи по правде, какой партии ты считаешь себя?
Я за революцию, коротко ответил он и замолчал.
Ну мало ли кто за революцию и большевики, и даже меньшевики, но это же не ответ.
Я за революцию, коротко и упрямо повторил он, за революцию, которую делают силой. И за то, чтобы бить жандармов из маузера и меньше разговаривать Как это, ты читал мне в книге, обратился он к одному из рабочих.
Про что? спросил тот, не понимая.
Ну, про эти самые про рукавицы и что нельзя делать восстания, не запачкавши их.
Да не про рукавицы, поправил тот, там было написано так: «Революцию нельзя делать в белых перчатках».
Ну вот, тряхнул головой Лбов, я за это самое «нельзя». Поняли? проговорил он, вставая, и рукой, разрисованной узорами запекшейся крови, провел по лбу. Вот я за это самое, повторил он резко, и точно возражал кому-то. И если бы все решили заодно, что к чертовой матери нужна жизнь, если все идет не по-нашему если бы каждый человек, когда видел перед собой стражника, или жандарма, или исправника, то стрелял бы в него, а если стрелять нечем, то бил бы камнем, а если и камня рядом нет, то душил бы руками, то тогда давно конец был бы этому самому как его он запнулся и сжал губы посмотрел на окружающих. Ну, как же его? крикнул он и чуть-чуть стукнул прикладом винтовки об пол.
Капитализму, подсказал кто-то.
Капитализму, повторил Лбов и оборвался. Потом закинул винтовку за плечо и сказал с горечью: Эх, и отчего это люди такие шкурники? Главное, ведь, все равно сдохнешь, ну так сдохни ты хоть за что-нибудь, чем ни за что
Был рассвет, когда конный разъезд стражников увидел возле того берега Камы быстро скользящие на лыжах две фигуры. Это Лбов и Стольников уходили в лес. Из-за глубокого снега гнаться на конях за беглецами было нельзя. Стражники покричали, погнались по берегу, дали вдогонку несколько бесцельных выстрелов и успокоились.
Солнце зимними красными лучами прорезало верхушки окаменевшего леса как раз в ту минуту, когда две тени остановились и, обернувшись, посмотрели еще раз назад. Туда, где туманный город и каменные стены, где у каменных стен губернаторский дом с трехцветным флагом, а под трехцветным флагом казачий хорунжий Астраханкин с карточкой белокурой девицы на груди и с сотней ингушей за собой. Туда, где, скрепленный раззолоченными винтиками чиновничьих пуговиц, улыбался город уютными занавесочками морозных окон.
И две тени молча усмехнулись и исчезли в лесу
2. Отчего было скучно Рите Нейберг
На безымянном пальце Риты блестело кольцо, простое кольцо из червонного золота с большей каплей крови, внутри которой светился огонек. Из-за этой рубиновой безделушки Рита уже несколько раз ссорилась с отцом, потому что он считал дурным тоном носить умышленно грубо сработанное кольцо на пальцах двадцатилетней девушки, к тому же только недавно окончившей Петербургский институт.
Пальцы у Риты тонкие и длинные, а лицо матовое. Рита умеет замечательно командовать своим лицом. Например, сегодня, когда она вышла к обеду, то отец чуть не вздрогнул, взглянув на ее глаза, и спросил с испугом:
Что с тобой, моя детка?
Но Рита ничего не ответила. И только тогда, когда он повторил вопрос три раза и покраснел даже от волнения, она проговорила, не глядя ему в глаза, не глядя на стены и вообще никуда не глядя:
Мне скучно.
Ну, вот, вот еще, сразу повеселев, заговорил отец, как это так, молодой девушке может быть скучно? Послушай, Юрий, обратился он к вошедшему молодому гвардейцу, своему сыну, послушай, и он удивленно и ласково пожал плечами, ну отчего бы ей могло быть скучно?
Замуж охота, вот и скучно, ответил тот. Тут, папаша, такая пора; я знал одну польку, так она шестнадцати лет
Ты дурак, Юрий, и пример у тебя всегда дурацкий, а вдобавок ты имеешь несчастье повторяться по десять раз, вспыхнула Рита.
Кожа на ее щеках стала еще смуглей, и белые зубы сердито сверкнули через прорез гибких, изломанных стрелочками, губ.
К обеду пришел хорунжий Астраханкин, он сел рядом с Ритой и рассказал ей пару забавных анекдотов, смысл которых, кстати сказать, Рита так и не поняла. И потом, очевидно желая сказать ей что-то приятное, наклонившись, на ухо сказал вполголоса:
Знаете, Рита, когда я на днях вспомнил вас, почти что перед самой перестрелкой с мотовилихинскими бунтовщиками, я вынул вашу карточку и знаете, что с ней сделал?
Привязали к темляку вашей шашки? насмешливо спросила Рита.
Нет, он наклонился к ней еще ближе, я поцеловал ее, и это вдохновило меня.
Но Рита терпеть не могла умышленного подчеркивания интимности, она откинула голову назад и спросила громко, исключительно назло ему:
А на что тут было вдохновляться? Говорят, у них патронов вовсе не было, а потом, стреляли они из каких-то допотопных ружей. И скажите, пожалуйста, добавила она вдруг резко, что это за манера таскать карточку на разные жандармские операции?