За Вижаем течение ускорилось, появились шиверы4. Нас понесло к Владимирскому перекату. Тайга сменилась скалами и перелесками. За перелеском поле, несколько изб. Зачалившись на песчаной отмели, мы снова оказались на Марсе. На сей раз Марс назывался поселком Хорпия. «Выгружаемся, берем вещи и идем ночевать на покос, скомандовал Влад. Сейчас уже поздно. А завтра с утра пойдем в поселок». Услышав слово «покос», все как один полезли за накомарниками, куртками с капюшонами, перчатками и оказались правы. Над аккуратными стогами висела черная грозовая туча. Издали даже как-то не верилось, что это облако целиком состоит из насекомых. Жужжание уже было не жужжанием, а слитным гулом, заглушающим все, включая звуки человеческой речи. Первым делом надо развести костер. Костер вообще главное. Летом он служит основным оружием против комаров, а зимой основным же средством спасения от холода: ночуя в тайге, здешние охотники разводят два костра и ложатся между ними, подстелив оленью шкуру. В сухую морозную ночь искры летят только вверх, так что шансы сгореть сравнительно невелики.
Если исключить комаров, место было более чем пригодным для стоянки. Кто-то предусмотрительно оставил нам кострище и деревянный столик со скамейкой. Кто были эти заботливые люди, долго гадать не пришлось: вслед за нашим катамараном к берегу пристала длинная деревянная «бурмантовка».
Поначалу хозяева поляны два бритоголовых парня в защитных формах, представившиеся Русланом и Максом, держались не слишком дружелюбно, недоумевая, почему неместные столь бесцеремонно оккупировали их стан. Но когда один из оккупантов, то есть я, у которого еще утром закончилось курево, вместо объяснений и извинений попросил сигарету, хозяева неожиданно смягчились и предложили целую пачку.
Не, пачку мне не надо. Мне бы одну сигаретку и все
Да бери пачку, чё ты, у нас еще до хрена есть. Пива выпьешь?
Выпью. А мы тут ужин собрались готовить. Будете с нами ужинать?
Разделить с нами трапезу парни не захотели, однако достали из лодки еще пива и 0,7 коньяка «на всякий случай». А увидев, что компания смешанная, и вовсе расцвели, стали шутить и предлагать девушкам пострелять из охотничьего ружья. «А чё, мы щас быстро в поселок за ружьем сгоняем Пойдем на ночную охоту».
Пока Макс заряжал ружье, спьяну не попадая шомполом в дуло, Руслан дегустировал фирменный глинтвейн и, клеясь к Наташе, требовал раскрыть ему тайну рецепта. «Да я серьезно, я завтра же сам это дело сварю. Как ты говоришь, яблоко добавить, сахар, чего еще?» «Баранину, блядь, добавь, картошку», издевался Макс. Когда закончилась стрельба «в молоко», было уже утро.
Вырубка, окруженная лесными массивами (с высоты спутниковой съемки она, должно быть, выглядит как монашеская тонзура). Внутри круга еще один, огороженный забором с колючей проволокой. В центре расположено длинное белое здание в два этажа. На законопаченных окнах решетки из ржавой арматуры. Открываешь тяжелую чугунную дверь, за ней другую, решетчатую, и попадаешь в узкий коридор. По правую руку обитые жестью двери в общие камеры, по левую карцеры. На низкой притолоке гвоздем нацарапано приветствие: «Тюрьма не хуй садись не бойся». В одной из общих камер к нарам прикреплены табличка «Mare Tenebrarum»5 и пояснительная приписка: «Латынь». Белые стены щедро украшены тюремной живописью: огромные цветочные узоры, жутковатые мультяшные персонажи.
В отличие от Ушмы зона в Хорпии действовала до 1987 года. Когда-то последние из политзаключенных досиживали здесь свои сроки на правах «опущенных», как поведал один из «дедушек», известный в поселке по кличке Дед Махно. У Деда Махно мутные глаза и неряшливая длинная борода; одевается по-лагерному: грязная тельняшка, поверх тельняшки свалявшаяся фуфайка, поверх фуфайки две спецовки. Интересно, сколько ему лет? Получив первый срок «по мелочовке» чуть ли не в подростковом возрасте, Дед Махно провел в лагерях в общей сложности тридцать девять лет. Да и теперь они со старухой живут в избе, которая по своему интерьеру, страшной грязи и общему ощущению не особенно отличается от бараков. Его любимая история, рассказываемая в духе «скажи-ка, дядя, ведь недаром», воспоминание о лагерном бунте. «Подожгли ихний барак, а тех, которые выбегали, у входа с заточками поджидали»
Есть в Хорпии и другие колоритные личности. Например, два Владимира. Один из них, Владимир Б., тоже седобородый дедушка-зэк, родом откуда-то с Западной Украины. Он давнишний знакомый Влада и Наташи, несколько раз помогавший им добраться до отдаленных точек (то на лодке, то на дрезине). Манси Хандыбины принимают его почти за своего. Живет он с сыном Димой, в котором, говорят, души не чает. «Да и вообще добрейшей души человек, подытожила Наташа, если не считать того, что на его совести два или три убийства». В то время как жилистые руки Б. прикрепляют что-то к дрезине, Дима, круглолицый рослый увалень, заботливо отгоняет от отца неотвязных слепней.
Второй Владимир бывший начальник лагеря. Сколько убийств на его совести, никто не знает. В свободное (послелагерное) время он «порешил» как минимум двоих: собственного зятя и какого-то приезжего (возможно, этнографа), ходившего всюду с записной книжкой и тем самым навлекшего на себя подозрение со стороны Владимира Иваныча: дескать, стукачок приехал. Между тем основное занятие бывшего начлага «охранять режимную территорию», пусть и бездействующую.
Что же вы тут охраняете? не понял Влад. Ведь половину бараков уже разобрали, а вторая половина сгнила, один БУР остался.
А это ничего, ответил, дохнув перегаром, «гражданин начальник». Когда новых начнут пригонять, мы тут быстро всё отстроим.
Последний день пребывания в Хорпии был отведен для «деловых» визитов. Прежде всего надо было повидаться с Плюхами. Плюхерфельд, или Плюха, числится старостой («мэром») Хорпии и Бурмантово. Тетя Валя его жена. Оба они уроженцы этих мест, дети спецпоселенцев. Тетю Валю мучил давний, основательно запущенный диабет. Ситуация становилась действительно опасной, и жена мэра сама обратилась к Наташе за помощью. Вроде бы обо всем договорились, Наташа выхлопотала для нее прием в екатеринбургской клинике эндокринологии, но в назначенный день тетя Валя не приехала. А поскольку телефонной связи на севере Ивдельского района нет, Наташа пребывала в неведении относительно причины вплоть до нашего приезда в Хорпию, когда еще до визита к Плюхам мы узнали от местных, что тетя Валя «жива-здорова».
После Плюхов мы собирались отправиться к Петру и Анне Хандыбиным. С этой пожилой супружеской парой Наташа знакома дольше и ближе, чем с кем бы то ни было из ивдельских манси. Среди здешних аборигенов они пользуются особым уважением: он как первоклассный охотник и мастер резьбы по дереву, она как матрона, хранительница мансийского очага, самая мудрая женщина на Пелыме. Фотографии Хандыбиных и их до́ма составляют добрую половину Наташиного архива. На фотографиях обросший щетиной, нетипично высокий манси породистой внешности, с седыми растрепанными волосами, держащий в руках оленью упряжку (только что смастерил). Хрупкая, но статная женщина с умными глазами и полуазиатским лицом, закутанная в шаль. Комната, уставленная поделками из дерева. Сосновые лодки, которые Хандыбин изготовляет в количестве четырех-пяти каждое лето.
Ой, батюшки-светы, Наташка! заголосила тетя Валя. Что же ты не предупредила, что приедешь? Я бы подготовилась
Да как же предупредишь, тетя Валя, телефона у вас нет.
Да что телефон, у нас и электричество никак провести не могут. Наш-то дед уже третью неделю каждый день ходит, сам там работает, провода чего-то приладить они пытаются. К ночи домой приходит, с ног валится. Крынку молока выпьет и мне говорит: «Мать, говорит, срочно баню мне растопи». Вот и сейчас его нету. А на мне все хозяйство, четыре коровы вон, еле управляюсь. Ну вы проходите, сейчас вас парным молоком с булкой угощать буду.