Я не пойду, если вы, все остальные, тоже не пойдёте. И говорить я не буду, упёрлась Элис.
Лучше нам никуда не ходить, сказала Дора. Так ей кажется. Но мы ответили:
Ерунда!
В результате она пошла с нами. И я этому рад.
Освальд заметил, что, если другие не против, говорить может он, поскольку слова из инструкции у него от зубов отскакивают.
К проповеднику мы отправились субботним днём. Дом у него оказался новый. Красного цвета и с садом совсем без деревьев, а только с гравием и очень ярким жёлтым бордюром. Всё очень аккуратно и сухо.
Только мы собрались позвонить в дверной колокольчик, как из дома послышалось пронзительное: «Джейн! Джейн!» И мы все разом подумали, что нам не хотелось бы оказаться на месте этой Джейн. Когда человека зовут таким жутким голосом, его поневоле становится жалко.
Нам открыла очень аккуратная служанка в чёрном платье и белом фартуке, тесёмки которого она завязывала на ходу, как мы разглядели сквозь разноцветное стекло в двери. Лицо у неё было красное, и мне показалось, что перед нами та самая Джейн.
Мы спросили, можем ли видеть мистера Маллоу. Служанка ответила, что мистер Маллоу в настоящее время очень занят пишет проповедь, но она узнает.
Тут Освальд сказал:
Да всё в порядке. Он сам просил нас зайти.
Она впустила нас всех, заперла дверь и довела до очень тщательно убранной комнаты. Там стоял шкаф, полный книг в переплётах из чёрной хлопковой ткани с белыми наклейками, а ещё присутствовали какие-то скучные картины, фисгармония и письменный стол с выдвижными ящиками, за которым сидел и переписывал что-то из книги мистер Маллоу. Толстенький, низенький и в очках.
Когда мы вошли, он, не знаю уж почему, поторопился накрыть написанное чистым листом бумаги. Вид у него был довольно сердитый, а издали снова донёсся визгливый голос, который мы уже слышали, стоя под дверью. И голос этот бранил Джейн или кого-то ещё. Надеюсь, не потому, что она нас впустила, но всё же, подозреваю, именно потому.
Ну и зачем вы пожаловали? не слишком любезно спросил нас священник.
Вы сами нас просили зайти, не растерялась Дора. Мы Бэстейблы с Льюишэм-роуд.
О‐о! Ах да! спохватился он. Так, значит, я вас всех завтра жду?
Он оторвал перо от бумаги и принялся вертеть ручку в пальцах, но не предложил нам присесть, так что некоторые из нас сели сами, не дожидаясь приглашения.
Воскресные дни мы всегда проводим с отцом, сообщила Дора. Но нам хотелось поблагодарить вас за то, что вы были так добры и нас пригласили.
И хотели вас ещё кое о чём попросить, перешёл к главному Освальд, делая Элис знак налить херес в мензурку.
Это она и сделала у него за спиной, пока он говорил.
У меня очень мало времени, поморщился мистер Маллоу, глядя вместо меня на часы. Но всё же Тут он пробормотал что-то не очень разборчивое про «нужды паствы» и наконец перевёл глаза в мою сторону. Скажи, дорогое дитя, какие тревоги тебя привели ко мне, и ты получишь всю меру помощи, которую я только в силах тебе предоставить. С чем ты пришёл?
Освальд быстро взял из рук Элис мензурку и протянул её священнику:
Я пришёл узнать ваше мнение об этом.
Об этом? удивился священник. И что у тебя там такое?
Поставляется из-за границы, объявил Освальд. Там вполне достаточно, чтобы вы распробовали.
А Элис налила чуть ли не половину мензурки. Видимо, от волнения позабыла, сколько нужно отмерить.
Из-за границы? переспросил священник, беря мензурку.
Да, подтвердил Освальд. Уникальный букет. Полнотелое, с ореховыми нотками.
Действительно, очень напоминает по вкусу один из видов бразильского ореха, как всегда, не могла промолчать Элис.
Священник перевёл взгляд на неё, а потом обратно на Освальда, а тот продолжал расписывать достоинства вина в точности по инструкции.
Мистера Маллоу будто льдом сковало. Он так и застыл с мензуркой в вытянутой руке.
Подобного качества по столь умеренной цене ещё не было. Выдержанное и одновременно нежное. «Аморо» Как его там дальше?..
«Аморалио», подсказал Г. О.
«Аморозо», вспомнил Освальд. Заткнись, Г. О. «Кастилиан аморозо». Подлинно качественное десертное вино. Бодрящее и вместе с тем
«Вино»?! воскликнул мистер Маллоу, отведя ещё дальше от себя руку с мензуркой. А известно ли вам, начал он каким-то совсем другим голосом, который с каждым словом густел и набирал силу (полагаю, именно так он проповедует с кафедры в своей церкви), известно ли вам, повторил он, что именно питие вина и прочих горячительных напитков да, в том числе и пива! выкрикнул он, множит число несчастных детей и опустившихся до весьма пагубного состояния родителей в половине домов Англии?!
Ничего такого не будет, если вы добавите туда сахара, решительно возразила Элис. Восемь кусков, и как следует потрясти бутылку. Мы попробовали каждый по чайной ложке и ничего, не заболели. Г. О., правда, было чуть-чуть нехорошо с животом, но это, наверное, от желудей из парка.
Проповедник молчал, похоже утратив дар речи под напором противоречивых эмоций.
В это время дверь отворилась и вошла леди в белом чепце с кружевом и безобразным лиловым цветком. Она была высокая и худая, хотя по виду сильная. Подозреваю, она подслушивала за дверью.
Но почему? наконец прорезался снова дар речи у священника. Почему эту ужасную жидкость, подлинное проклятие нашей страны, вы принесли именно мне? Отчего решили, что именно я должен её попробовать?
Просто мы думали, что вы, быть может, купите несколько бутылок, ответила Дора, вечно упускающая момент, когда уже нужно смириться с проигрышем. В книгах священники любят порой распить бутылочку доброго старого портвейна. А этот херес не хуже, особенно с сахаром, для любителя. Если вы закажете дюжину бутылок, мы получим два шиллинга.
Кошмар! возопила леди, и мы узнали тот самый голос. Мерзкие, грязные маленькие скоты! Неужели некому научить их хорошему поведению?
Тут Дора взвилась со стула:
И совсем мы не такие, как вы сказали! И нам жалко, что мы пришли сюда и вынуждены слушать про себя подобные слова. Мы не меньше мистера Маллоу хотим сделать себе состояние. Только проповедовать не можем. Нас же слушать никто не станет. А значит, бессмысленно по его примеру переписывать проповеди из книг.
После этого заявления, довольно умного на мой взгляд, хотя и несколько грубоватого, я тоже встал, объявив, что нам, пожалуй, лучше уйти, а леди гавкнула:
Ну разумеется!
Мы уже вознамерились забрать бутылку с мензуркой, однако священник нам не позволил:
Нет, это останется здесь!
И мы от расстройства послушались, хотя ни то ни другое ему не принадлежало.
До дома мы дошли очень быстро и в полном молчании. Девочки сразу же поднялись к себе в комнаты. Когда я пришёл к ним сообщить, что чай готов и к нему есть кекс, Дора вовсю ревела, а Элис её обнимала.
Боюсь, в этой главе у меня пролилось многовато слёз, но ничего не могу поделать. Девочки иногда плачут. Полагаю, такова их природа, и мы должны сочувствовать их слабостям.
Всё ужасно, говорила сквозь слёзы Дора. И вы все меня ненавидите. Вам кажется, я ханжа и всюду сую свой нос. А я просто пытаюсь поступать правильно. Да, пытаюсь. Уходи, Освальд! Нечего тебе надо мной насмехаться.
Я ответил:
Нет, сестрёнка, я не насмехаюсь. Хватит плакать, старушка.
Это мама меня научила звать Дору сестрёнкой, когда мы были совсем маленькие, а остальные ещё даже не родились. Теперь мы выросли, и я очень редко так её называю.
Я погладил её по спине, а она прижалась головой к моему рукаву, одновременно обнимая Элис, и продолжила говорить, то усмехаясь, то всхлипывая. В таком состоянии наружу нередко прорывается то, о чём обычно молчишь.
Ой-ой-ой! Как я пытаюсь Как пытаюсь Я пытаюсь А мама перед смертью сказала мне: «Дора, заботься об остальных. Научи их быть хорошими. Береги от бед. И научи быть счастливыми». Она попросила: «Заботься о них, дорогая Дора, ради меня». Вот я и пытаюсь. А вы все за это меня ненавидите. Сегодня я вам поддалась, хотя с самого начала понимала, до чего это глупо.