Однажды и ночь просидел я на КП киселя перебрал. Отметили день рождения рядового Милоша. Пробудившись рано утром, я просунул гильзу в оконце, но вместо похмельного киселя потянул один воздух. Стошнило. Гильзу выронил, в блевотину угодила. Присыпал песочком, благо на столе скопилось. Кликнул дневального и приказал гильзу промыть, поднять по тревоге и построить взвод.
Из казармы не выбежали опрометью, как и полагалось марским пехотинцам, а вышли неспешным шагом. Построились. Сброд, а не овэмээровцы! Тельняшки с кальсонами, балаклавы шапочкой под ушанками, ботинки с наброшенными поверх, но не стянутыми крагами, а больше следы от снятых с шапках кокард, только и выдавало солдат. Земляки казались стариками, небёны далеко не юнцами.
Проворчав себе под нос: «Зипунов не надели, клоуны», и по-командирски зычно гаркнув «слушай приказ», вылез я из трубы. Обувь с ушанками сдать в каптёрку на хранение Прапорщик Лебедько, старший сержант Брумель, ефрейторы Селезень и Хлебонасущенский, выйти из строя!.. Спустить кальсоны Каптенармус, я приказал «пятёрку» у всех изъять, почему на вас, сержанте и ефрейторах кольца остались? Молодёжь дрочит, но вам пора с рукоблудством покончить. Лейтенант Крашевский, ещё раз прочтёте взводу лекцию о вреде онанизма во время, когда продовольственного рациона нехватка. «Пятёрку» изъять!
Приказал и поспешил прямо через середину строя к гальюну. Я затем и построил взвод, чтобы меня не опередили, и не стоять в очереди перед дверью в будку. Над очком меня так выворачивало, что прибежали сержанты и выволокли на воздух. Хлебонасущенский из кухни выскочил со жбаном в руках, опрыснул мне лицо, дал испить, и я открыл глаза. И застыл оторопев. В просвете между казармой и амбаром, за крестьянскими юртами и чумами, за стеной купола-ПпТ я увидел наблюдательную вышку (она же башня водокачки) с часовым в окне «смотровой». Водокачку, в стычке с прусским взводом изрешечённую из крупнокалиберного пулемёта, приказал отремонтировать. Следил за тем, как заделывали пробоины в резервуаре, латали обшивку, наводили крышу, но всё с расстояния, не покидая территории лагеря под «миской». Сейчас узнать водокачку не мог. Из водоналивного резервуара сквозь крышу выходила двухдюймовая труба и, обогнув башню спиралью с дюжиной витков, пропадала под фундаментом. А я знал, в подполье башни прапорщик Лебедько устроил каптёрку. Змеевик, понял сразу, но не успел рта раскрыть, как подоспевший за сержантами прапорщик загородил собой всё, прижал животом к двери будки и, выхватив у повара жбан, плеснул остатками киселя мне в выпученные глаза.
Это змеевик! отёр я кисель рукавом тельняшки и, выскользнув, став за спину великана, указал на водокачку.
Где? повернулся за мной Лебедько.
Спираль вокруг башни водокачки!
Ни как нет. Водопровод. Подаёт воду мне в каптёрку В самогонный аппарат. Я его из холодильника соорудил, того промышленного, что в котловане нашли У меня всё на мази: печь сложена, газ подведён. Из бака воду напустил, брагу залил и гони. Не капать будет течь. Бутылок нет, в бурдюки из акульих желудков китобои мирнянские подгонят разолью. А красиво получилось? На домну смахивает, а?
Я отнял у Лебедько жбан и понюхал оставшуюся в нём жидкость. Пил, пахло киселём, но сейчас со дна чем-то сбродившимся. Брага.
Без моей команды домну не запускать, отрезал я. Стройся!
Сбегал, проверил умывальники, посудомойку в вагоне-ресторане, забежал в казарму, слил чуть воды из отопительных батарей везде обыкновенная. После только успокоился и разрешил взводу разойтись, умыться и побриться.
За завтраком, помяв в посудине ел прапорщик из таза черпаком пюре, Лебедько попросил:
Разрешите выдать спирта из личных фляг. Маются мужики и хлопцы. Самогонку вчера всю прикончили, а выгнать брага не подоспела. Впрочем, для поправки можно и бражки, какая есть, тяпнуть. Разрешите.
Не мужики и хлопцы, прапорщик! Марские пехотинцы спецназа «овэмээр» . «Марские» произносите через «а», не через «о», с Марса пехота, поправил я Лебедько. А посмотрел на ковырявшихся в пюре солдат, распорядился: Дневальный, выдать по пятьдесят грамм. После завтрака всем на прополку. Я на КП. И часовому налей, сменится, повар с обедом подаст. Стоп! Вчера на именинах рядового Милоша весь личный состав взвода за столом сидел, кто на вышке нас охранял? Разболтались!
Так майор Каганович часовых подменяет, он не пьёт, у него язва, напомнил мне Лебедько.
Вечером в каптёрке, мешая «молодой киселёк» со спиртом, я согласился с предложением майора Кагановича отменить воинские уставные отношения. Звания упразднили, имена и фамилии заменили на прозвища, обращаться друг к другу стали «мужик» или «хлопец». Збарек Крашевский назвался именем возлюбленной Крыся; старший сержант Брумель в память о погибшем друге за прозвище себе взял его спецназовский позывной «Брут». Стрелок БММП Коба (позывной «Чук») в память о названом брате старшем сержанте Кобзоне Геком. Меня Лебедько, представившийся Силычем, назвал Председателем, я не возразил. Других восьмерых старожилов острова: Кагановича, Комиссарова, Хлебонасущенского, Чона Ли, Селезеня и троих солдат его разведотделения звали прежними прозвищами Коган, Камса, Хлеб, Чонка, Селезень, Мелех, Крынка, Пузо Красное. Ну и, на чём настоял бывший дядин зампотылу, КП переименовали в колхозное правление, казарму в спальный барак, каптёрку в продсклад, пищеблок в столовку, медчасть в больничку, гальюн в нужник. Та оно было при дяде, Бате.
С того дня пять лет минуло.
* * *
В тёплые летние ночи я спал в колхозном правлении, да и в осенние прохладные случалось. Сейф сторожил. И не пацанов мирнянских уже боялся своих хлопцев: а ну как, пока я у себя в закутке барака ночую, залезут и наставят в журнале себе «галочек» в графе начисления трудодней. Со временем опасался уже другого: за «свечи». Это, когда мои полеводы принялись похаживать на свиданки к мирнянским бабам и девушкам. Женщины и девицы, гуляя в сопках, сидя на завалинке у купола, дышали в гражданских респираторных масках, мои полеводы через эти спецфильтры, которые на спецназовском сленге и «макариками» называли. Зазнобе дал две штуки в нос, и хоть песни пой, хоть целуйся. Ещё за ножи спецназовские тревожился, когда зимой завхоз навешивал на столовку вывеску «ПУСТО» и запирал колхозный амбар до лета. Стащат и пойдут «гулять» по другим деревням острова. А во времена, когда Силыч не вылезал из кладовой продсклада неделями, в колхозе голодали и «Отраду» на «валюту» такое третье уже название спецфильтрам дали друг у дружки меняли, я правления не покидал и зимними ночами. Киселём только запасался. Топинамбура хватало, но варили кисель только завхоз, кладовщик, да кашевар: только у них было на чём, в чём, во что разлить и где хранить. У меня в правлении и хранили. Завхоз разливал, кладовщик подносил, кашевар на ходулях в жерло отвода бурдюки пропихивал, я их принимал и под стол на дверцу сейфа складывал. После под стеной круговой закапывал. По сторонам сейфа были схоронены и две мои походные фляги, две комиссара роты и четыре нелепо погибших разведчиков. Заначку я долго, пока совсем уж не припёрло, не трогал. Кашевар, душевный парень, тайком от завхоза и кладовщика носил мне ночами спецназовский котелок (сплющенный, в оконце пролазил) с кипятком, им я и разбавлял кисель, чуть подлив в бурдюк спирта из моей фляги, грелся, и для вкуса. Пустые бурдюки копились, пованивали, а становилось в трубе не продохнуть, колхозному истопнику Чону Ли втихаря сбагривал с наказом промыть и Когану и Силычу выдавать за новенькие, будто только что выменянные у мирнянских китобоев.