У тебя не хватит сил, чтобы противостоять таким опытным защитникам, как твой дядя Котта или Гортензий, а заодно судьям, которые наверняка получат взятку, здраво возразил Лабиен.
Подкуп судей считался в Риме обычным делом, особенно если обвиняемый был могущественным и богатым сенатором. Взяточничество в особенности расцвело после судебной реформы Суллы: отныне суды, рассматривавшие дела сенаторов, также состояли из сенаторов. Будучи консулом, Долабелла получил триумф за разгром фракийцев и сколотил огромное состояние, воспользовавшись проскрипциями диктатора Суллы. Судя по рассказам стоявших в атриуме македонян, он еще больше увеличил это состояние, и без того огромное, растратив государственные средства и вынудив жителей этой богатой провинции платить назначенную им самим дань. Деньги всегда побеждали в римских судах. Долабелла был слишком богатым сенатором, чтобы другие patres conscripti осмеливались его осудить. Размах злодеяний не имел значения. И никого не волновало то обстоятельство, что помимо кражи денег он совершал и другие преступления.
Корнелия, ради всех богов, ради всего, что ты любишь, не дай мужу совершить это безумие, взмолился Лабиен, глядя на Корнелию.
Наступила тишина.
Девочка больше не вбегала в атриум, и теперь ничто не могло помешать Корнелии высказаться. Лабиен знал, что, несмотря на молодость жены, ее суждение было важно для Цезаря.
Она опустила взгляд и стала рассматривать шрам на левой икре Лабиена, навсегда связавший его с Цезарем, которому он был бесконечно верен. Корнелия не любила спорить с Лабиеном, но мнение мужа было превыше всего.
Любое решение мужа начала она, любое решение мужа будет правильным. Я его поддержу. Как и он, она посмотрела ему в глаза, как и он всегда поддерживал меня.
Оба знали, что Корнелия имела в виду недавнее прошлое, когда любовь Цезаря подверглась суровому испытанию и ему пришлось показать, из какого теста он слеплен.
Как ты решишь, так и будет, повторила Корнелия и уставилась в пол. Больше она не добавила ни слова.
Цезарь был благодарен жене за то, что она не стала усложнять ему задачу. Его любовь к ней была столь велика, что при желании Корнелия могла бы склонить его в ту или иную сторону. Теперь же она дала ему свободу действий. После истории с Суллой она не нуждалась в доказательствах его любви.
В то же время слова друга звучали крайне разумно: согласие выполнить просьбу македонян было бы самоубийственным, к тому же вело к раздорам в семье. Цезарь вздохнул.
Давай позовем Аврелию, сказал Лабиен, довольный, что друг хотя бы задумался.
Нет! возразил Цезарь.
Лабиен остановился.
Уверен, мать ждет от меня самостоятельного решения, объяснил Цезарь. Как и Корнелия. Моя мать всю жизнь учила меня независимости, как бы я ни ценил ее саму и советы, которые она дает. Она хотела, чтобы я принимал важные решения в одиночку, пусть так будет и в этот раз.
Лабиен покачал головой. Зная обычаи и нрав членов семьи Цезаря, он понимал, что именно так ответила бы почтенная Аврелия, если бы ей задали вопрос. Корнелия не раз говорила: Цезарь должен решать сам. Казалось, матрона сознательно воспитывала в сыне прирожденного вождя, человека, который не остановится ни перед чем и ни перед кем. А молодая жена приняла эту особенность за его глубинное, неотъемлемое свойство. Но по мнению Лабиена, это могло привести к несчастью
Юлий Цезарь посмотрел на македонян:
Почему я?
Представители восточной провинции переглянулись. Аэроп, который был старше остальных, ответил:
Мы знаем, что молодой Юлий Цезарь замахнулся на ужасного диктатора Суллу, когда многие безропотно подчинялись его прихотям, а заодно и на Долабеллу, которого мы обвиняем в краже денег наших соотечественников и прочих, еще более отвратительных злодеяниях Он сглотнул слюну и заговорил о своей дочери Миртале. Бесчестье вот что я имею в виду. Долабелла дружил с грозным Суллой. Я слышал, что во время войны и истребления противников диктатора в Риме он был его правой рукой. Только тот, кто в прошлом не испугался Суллы, сможет противостоять Долабелле с его деньгами, хитростью и жестокостью. Вот почему мы пришли умолять юного Юлия Цезаря, чтобы он, и никто другой, согласился быть нашим защитником, нашим обвинителем. По законам Рима только римский гражданин может привлечь к суду другого римского гражданина. Вряд ли мы найдем много римских граждан, которые осмелятся противостоять такому страшному человеку, как бывший наместник и консул Гней Корнелий Долабелла и
Признаюсь, Гай, перебил Лабиен македонского посланца, этот человек в чем-то прав, что меня и пугает: Долабелла действительно жесток и опасен, у него много денег, и он, не колеблясь, воспользуется ими, подкупив судей или заплатив наемным убийцам, которые прикончат тебя, если дело решится не в его пользу. Да, ты не убоялся Суллы, и это чуть не стоило тебе жизни. Богиня Фортуна покровительствовала тебе, но не стоит вновь проверять, спасут тебя боги и на сей раз или оставят. Я знаю, ты веришь, что тебя защищают Венера и Марс, но, умоляю, не испытывай их опять.
Гай Юлий Цезарь сделал глубокий вдох, несколько раз кивнул и посмотрел вначале на Лабиена, затем на македонян.
Он задержал дыхание.
Опустил взгляд.
Упер руки в бока.
Снова кивнул, глядя в пол.
Поднял глаза и устремил взгляд на македонян:
Я согласен быть вашим защитником. Я буду обвинителем в суде.
Лабиен тяжело вздохнул.
Корнелия закрыла глаза и молча взмолилась, чтобы боги встали на защиту ее мужа.
Македоняне поклонились в знак признательности, вежливо попрощались, положив на стол тяжелый мешочек с монетами первый взнос за услуги защитника, и вышли, оставив в атриуме двух друзей и молодую женщину. Нет, они не спешили, просто боялись, что Юлий Цезарь еще раз хорошенько все обдумает и пересмотрит свое решение. Они предпочли поскорее убраться, имея обещание римского гражданина выступить их обвинителем против всемогущего Долабеллы. Как и жители великого города на Тибре, они по-прежнему были убеждены, что суд проигран, но, по крайней мере, хотели попытаться отомстить. На случай провала имелся еще один план: Долабелла должен был поплатиться жизнью за все, что сделал с ними. Неизвестным оставалось лишь то, скольких людей бывший консул утащит с собой в Аид возможно, их всех, включая молодого обвинителя, который согласился за них вступиться. Но македонян это не пугало. Они шли на смерть. По своей наивности они плохо оценивали могущество противника.
В атриуме дома Юлиев, располагавшегося в сердце Субуры, стоял мрачный как туча Лабиен, погруженный в глубочайшее уныние.
Юлий Цезарь молча смотрел в пол. Он принял решение, но по-прежнему размышлял о том, что скажет мать единственное, что беспокоило его в эту минуту. Он вспоминал ее рассказы о событиях далекого прошлого, когда ему было несколько месяцев от роду. Не повторится ли все сейчас, не станет ли он жертвой вечной распри между оптиматами и популярами? Не закончит ли он так же, как остальные?
Цезарь почувствовал, как мягкие руки жены касаются его спины.
Закрыл глаза и позволил себя обнять.
Именно сейчас ему, как никогда, была нужна ее нежность.
Memoria prima[4]
Аврелия
Мать Цезаря
II
Senatus consultum ultimum
Domus Юлиев, Рим,
99 г. до н. э., за двадцать два года до суда над Долабеллой
Это были дни выборов, а потому в городе бушевало насилие.
Жестокость, смерть и безумие вырывались на волю с приближением дней избрания тех, кому предстояло исполнять самые ответственные в Республике должности: консулов, плебейских трибунов и преторов.