Адам, явно ошеломленный таким признанием, во все глаза смотрит на деда.
Спасибо за откровенность. Понимаю, как тяжело об этом рассказывать.
Внук идет на кухню, наливает два стакана свежевыжатого апельсинового сока, возвращается и садится на диван напротив Эллиса. Мужчины молчат и не сводят друг с друга глаз. Наконец Адам произносит:
Но причина твоего визита в другом, так?
Верно. Эллис качает головой. Помнишь, ты нарисовал мне картину, когда тебе было лет десять? Ты уже тогда восхищался природой, был одержим торнадо и изобразил один из них. С женским лицом внутри воронки.
Адам улыбается.
Да, помню.
Я сохранил тот рисунок. Очень им дорожу. Напоминает мне о прошлом.
На Эллиса снова нападает приступ кашля.
Ты нездоров. Что случилось?
Я просто стар, отмахивается Эллис. Видишь ли, меня мучают кошмары. Раньше они мне снились раз в несколько месяцев, а теперь каждый день. Воспоминания уносят куда-то далеко, мысли рассыпаются на отдельные звенья. Ему так много хочется рассказать внуку, стольким поделиться. Да, я, похоже, сдал. У меня не так много времени. Но я прожил интересную жизнь, даже, можно сказать, замечательную. Встретил бабушку, потом родилась твоя мать, другие наши дети, внуки
«А еще у меня есть Генри», думает Эллис, но вслух, конечно, не скажет.
Я создал компанию «Аника Баум», мое наследие.
Адам ставит стакан с соком на стол.
Позволь тебя прервать. Я не тот, кто тебе нужен. Я не стану управлять компанией, даже не проси.
Эллис улыбается.
Я приехал не за этим. Мое дело продолжат твои сестры. Они уже в курсе всего, что у нас происходит. Он смотрит в окно на живописный горный хребет. Я никогда никому не рассказывал Эллис вспоминает свою беседу с Дэном Мэнсфилдом, состоявшуюся на прошлой неделе. До этого момента. Как ты знаешь, я родился не в Америке.
Адам откидывается на спинку дивана.
Знаю. Ты из Бельгии. Твои предки занимались бриллиантами.
Чушь собачья. Эллис чувствует, что начинает раздражаться. Он погряз во лжи. Не было ни Бельгии, ни бриллиантов, ни семьи. Эту сказочку придумали для журналистов, а со временем я и сам начал в нее верить. Мое детство если это вообще можно назвать детством пришлось на военные годы. С восьми лет я большую часть времени провел под землей в канализационных сетях и подвалах. Жил даже в большой дымовой трубе. Знаешь, я ведь наполовину еврей. Когда мне исполнилось тринадцать, я приехал в Америку. Меня воспитывали в интернатах, пока я не стал совершеннолетним и не пошел работать. Зато я отличался умом, сообразительностью и творческими способностями. А главное, мне было нечего терять. В США легко раскрутиться, подняться на вершину, сделать себе имя. А свое мрачное прошлое я скрываю
Адам вздергивает брови в точности как Ханна, когда ее что-то заинтересовывало. Эллис смотрит на влюбленных, изображенных на стене позади внука. Молодая и беззаботная парочка, у которой все впереди. Если бы жизнь действительно была такой. Эллис тяжело вздыхает.
Моя мать была редкой красавицей. Родилась в маленьком городке неподалеку от Мюнхена, а когда стала подростком переехала в Берлин. Она победила на конкурсе красоты, работала манекенщицей, а затем влюбилась в моего отца. Его звали Арно Баум. Еврей, банкир, был женат, имел детей. А мама католичка, беззаботный представитель богемы. Родители полюбили друг друга, но в брак не вступили, хотя мама называла отца мужем, взяла его фамилию и дала ее мне.
«А вот семья Арно меня возненавидела». В памяти всплывает лицо девочки с золотыми косами, которое до сих пор периодически преследует Эллиса в кошмарах. Она подошла к нему, когда он играл в мяч в небольшом парке неподалеку от дома. «Ублюдок, Арно не твой отец, а мой!» с искаженным от ярости лицом выкрикнула девочка, плюнула в Эллиса и его мать и убежала. Мальчик разрыдался, а мама его утешала: «Не слушай ни ее, ни кого-либо другого. Арно Баум твой отец и всегда им будет».
Тебе плохо? участливо спрашивает Адам.
Мозг взрывается от множества воспоминаний, голос Эллиса дрожит.
Мне было лет пять, когда в нашей квартире появился художник. Он хотел нарисовать маму. Эрнст Энгель.
Тот самый Эрнст Энгель?
Да, тот самый.
И что было дальше? В зеленых глазах Адама они такого же цвета, как у матери, плещется любопытство.
«Слишком много всего», думает Эллис. Он смотрит не на внука, а куда-то в сторону, но не видит ни парочку влюбленных, ни горы. Он вообще выпал из настоящего. Эллис снова в прошлом. В просторной квартире матери, в слабо освещенной прихожей, стоит на коленях с кляпом во рту, а вокруг солдаты с пистолетами, направленными на Анику. Но он глядит лишь на Гельмута Гайслера и слышит только его резкий голос. Нацист орет на мать, а Эллис не в силах это прекратить.
Ты позировала для этого урода и дегенерата, Эрнста Энгеля, правда? У меня есть доказательства его картина, кричал Гайслер, и Эллис видел его мелкие и острые зубы, придающие гитлеровцу сходство с белкой. Ты спала с евреем, родила от него этого ублюдка, а потом позировала для художника, которого считают врагом государства. Точнее, считали он уже мертв. А значит, и тебе, мисс Германия, подписан приговор. Гайслер повернулся и наклонился к Эллису. Хватит рыдать, маленький гаденыш. Твоя мать шлюха и сейчас получит по заслугам.
Аника упала на колени и принялась умолять нациста, чтобы тот отпустил мальчика. Она лгала, что на самом деле отец ее сына не Арно Баум, а чистокровный ариец. Эллис начал кричать, что хочет умереть вместе с мамой, но из-за кляпа никто не мог разобрать слов. Впрочем, Гайслер не собирался убивать Эллиса. Нацист хотел, чтобы мальчик стал свидетелем небывалого шоу, которое навсегда врезалось в память и до сих пор жгло его сознание. Солдаты заставили Анику раздеться до белья, а затем облачиться в туфли на каблуках и нарядное красное платье цвета крови и позорной картины, как сказал Гайслер.
Не теряя времени, нацисты повесили матери на шею плакат с надписью: «Я трахалась с жидом. Я шлюха». И вытолкнули Анику на улицу. Эллис остался в квартире один. Все так же с кляпом во рту он прилип к окну и видел, как солдаты вели маму по улице. Они заставили ее раз за разом обходить квартал в течение нескольких часов, пока Аника больше не могла идти и не рухнула на землю. Тогда нацисты схватили ее и потащили куда-то, и больше Эллис ничего не видел. Зато услышал пять выстрелов. А потом наступила тишина страшная и оглушающая. Несложно было понять, что произошло.
А твой отец? прошептал Адам.
Эллис некоторое время молчит и часто дышит.
Я больше никогда его не видел. Много лет назад я обращался в Музей холокоста в Вашингтоне в надежде добыть хоть какие-то сведения об Арно Бауме и его родных, но из моей затеи ничего не вышло. Больше я не пытался о нем разузнать. Впрочем, кое-что я помню, хотя и очень смутно. За мной пришла соседка вдова, что жила рядом и боготворила мою мать. Добрая женщина накормила меня и уложила спать у себя в гостевой комнате. А несколько дней спустя посреди ночи отвела меня в местную пекарню и передала какому-то человеку в черном, который ждал в служебном помещении. Никто не знал его настоящего имени, но тот мужчина спас мне жизнь.
Кем же он был?
Этого мы теперь не узнаем. Человек в черном спас не только меня, но и других детей-сирот. Он тайком вывез нас из города, прятал в лесах, на фермах. Воспоминания о том периоде у меня связаны с канализацией, грязью, отвратительными запахами, холодом Я голодал. Зато выжил. Закончив рассказ, Эллис наконец смотрит на внука. Лицо Адама мокрое от слез. Видишь ли, создавая каждую пару туфель, я думал о своей матери, об Анике. Чтобы почтить ее память и никогда не забывать о той страшной последней прогулке. Над ней смеялись, но мама не опускала головы. Наши соседи и те, кого я считал ее друзьями, швыряли в нее помидорами, мусором и даже обувью. В какой-то момент мама подняла глаза и увидела меня в окне. Не знаю, возможно, это всего лишь плод воображения, но я помню, будто мы обменялись взглядами. Она ободряюще улыбнулась. Ее улыбка научила меня не терять самообладания, несмотря ни на что. А затем мама исчезла. Ее будто и не существовало. Я не смог ее спасти