Ни в коем случае!
А так?!
Я нежно потрогал ее воспаленные губы подушечками пальцев, провел по ним и поцеловал ее в уголки губ. Ресницы ее затрепетали, дыхание участилось и мы вновь слились в горячем и чувственном поцелуе. Голова ее клонилась, я доминировал сверху и буквально растворялся в ней.
Наконец, она усилием воли оттолкнула меня. Отодвинулась в угол и заплакала.
О чем вы плачете? Маша! растерялся я, не понимая ее реакции. Зачем так огорчаетесь?
Я ничего не могу!! Все во мне восстает! Сопротивляется! начала она горячо и с вызовом. Я хочу обратиться к царю нашему, небесному за спасением! Это все пошло! Пошло!! Да!!! И другого слова я не нахожу. Если вы хоть чуть-чуть уважаете меня, то сейчас должны уйти! Слышите!! Я не могу вас выгнать! Вы сами должны это сделать! Прошу вас! Заклинаю всеми святыми!!!
Я отстранился и посмотрел на нее. Она была так прекрасна в эти мгновения. Во мне боролись противоречивые чувства.
Маша! Милая Маша! шепнули мои губы.
Нет! горячо прервала она меня. Я замужем! Я учительница! Вы должны меня понять! Так нельзя! Я себе никогда не прощу! Умоляю вас. Правда! Правда! Это не надо и вам! Давайте расстанемся как есть! Оставим теплые воспоминания!
Я понял! Я все понял! со вздохом произнес я.
Она крепко, благодарно сжала мои руки и отпустила. Ее руки дрожали. Она вся дрожала. Я ее так чувствовал, но не знал что делать! Понимал, что это граница. Рубикон. Но она так просила! Даже молила!
И тогда я опустился на колени. Нашел ее ладошки и поцеловал каждый пальчик в отдельности. Потом встал и вышел в коридор. Это далось тяжело! Я, даже закрыв дверь, ушел не сразу. Ждал что она остановит, позовет. Но этого не случилось!
Проводник уже зажег тусклые фонари. Они горели в конце и начале вагона. Желтые пятна света, не столько освещали его сколько давали направление для движения.
В последний раз, взглянув на заветную дверь, я нашел силы отвернуться и пошел как в тумане. Я не шел, брел, волочил ноги, и эти несколько метров показались мне очень долгими и трудными.
Зайдя в купе, я хотел рухнуть на лавку, но подошел к окну и стал тупо глядеть в черный проем. Дыхание мое стало восстанавливаться, туман в глазах редеть, но руки слегка подрагивали. Скоро должен был показаться Лахтинский разлив. И, правда, поезд замедлил скорость и неспешно вполз на 200-метровый свайный мост, который располагался параллельно Лахтинской дамбе. Сколько я ни смотрел в ночь дамбы не было видно, только угадывалось, что-то большое и темное, что надвигалось и надвигалось, но никак не могло поглотить.
«Скоро Сестрорецк, мелькнула мысль в голове. И все кончится!! Нежные касания двух сердец и несколько поцелуев! Особенно последний, бесконечно долгий и переворачивающий душу! Такая умопомрачительная красавица, а как нежна и стеснительна! Такого не может быть!! Почему? Потому что такого не может быть никогда! Это же учительница, а не девка. А французский?! А ее дрожь, трепет в моих руках?! И почему она меня прогнала? Я чувствовал ее всю! Несколько мгновений но всю. Это было единение! Как молния, что-то вспыхнуло между нами и тут же оборвалась, как лопнувшая струна, и беспомощно повисла, сломав весь инструмент. И будь ты самым великим музыкантом, ты уже не в силах сыграть на нем.
Да! Слишком все скоротечно! Слишком. И она это понимает, и я это чувствую осознаю! Так бы ехать и ехать всю жизнь! Только чувствовать, что она рядом совсем близко: и вспоминать ее теплые губы; закрытые трепещущие ресницы; горячее дыхание; голос, волосы всю ее такую домашнюю, нерастраченную, желанную!»
«Ну не обольщайся! Просто Сурож! Легкое замешательство! остудил мой пыл внутренний голос. Сейчас она уже наверно пришла в себя. Жалеет! Конечно, жалеет, а может и не очень? Что с того?» «Отстань! хотелось сказать этому маразматику. Чтобы ты понимал в чувствах людей?! Тебе это неведомо!»
Я собрал свои немногочисленные пожитки, сложил их в желтый саквояж и присел на краешек полки. Стало одиноко. Обидно. Других мыслей кроме жалости и несправедливости устройства этого мира, не приходило в голову. Было все безразлично и пусто. Казалось, я находился в доме, из которого вынесли все вещи и даже вынули окна и двери. И сквозняк гулял в пустых комнатах, и шевелил листами газет и журналов, и откидывал засаленную старую занавеску из дешевого ситца, и только где-то по привычке слышалась песнь сверчка. Он один не понял, что дом покинут.
Паровоз, было набравший привычную скорость, сбросил тягловое усилие и колеса по рельсам застучали медленней, все реже и реже. Издалека раздался приветственный гудок и паровоз тут же отозвался, задохнулся сиплым басом.
Поплыли станционные огни, мутным желтым светом заливая столик, полки; и кругом появились бегущие по купе тени. Перемежаясь, они накрывали меня, исчезали, становясь, все более медлительными. Наконец, машинист притормозил сильней и вагоны дробной чередой застучали буферами, останавливаясь окончательно.
«Ну, вот и все!» подумал я, поднимаясь, оглядывая второпях купе и пытаясь, при этом не скользить взглядом по тонкой переборке, которая отделяла меня от моей милой спутницы. Там было необычно тихо. Я нарочито громко щелкнул замком и хлопнул дверью, выходя в коридор. В ответ тишина. Я медленно, шаркая как старик, поплелся на выход и уже почти вышел, как позади себя, услышал тихий щелчок и скрип открываемой двери. Я остановился, боясь обернуться и ошибиться в своих предположениях. «Только не оборачиваться! загадал я. Если не оборачиваться, все может быть!» тешил я себя пустыми надеждами. А вдруг! Нет не вдруг! Это было невозможным, но это произошло! Рядом у самого уха я почувствовал горячее дыхание и громкий взволнованный шепот:
Вы не зашли?!
Зачем? глухо и отчужденно промолвил я.
Попрощаться!
Попрощаться! Зачем? тупо и неприязненно повторил я опять, не понимая сам, что говорю и что со мной происходит.
Пра-а-авда за-а-чем, протянула она, в задумчивости растягивая слова.
И растерялась.
Так глупо, заявил я, один миг счастья!
Ведь, правда. Так будет лучше вам и мне, неуверенно промолвила она.
Насчет вас не знаю, а мне, а мне замялся я, не зная как продолжить.
Так мы с вами по-настоящему и не успели сыграть в вашу игру на откровенность, с грустной улыбкой в голосе, произнесла моя милая спутница.
Вы правы! Что-то не получилось! Наверно я зря ушел.
Я смотрел на нее отчужденно и голос мой звучал как бы издалека.
Она ничего не ответила. Я подождал и вышел на перрон. Маша последовала за мной. Она взяла рукав моей рубашки и отцепила серебряную винтажную запонку, с зеленым дымчатым нефритом. Тугая квадратная запонка поддалась с трудом, но ее ловкие маленькие пальчики пересилили плотную ткань.
Вот так! заявила она и спрятала ее у себя в кулачке.
На память?! грустно улыбнувшись, поинтересовался я.
На память! согласилась моя милая спутница и голос ее дрогнул.
Будете меня вспоминать?! Это хорошо!
Ничего хорошего. Я почти месяц буду на Сестрорецком курорте в Ахъ-Ярви, под Райволой. Если вы если вам вдруг понадобится ваша запонка, вы всегда сможете ее забрать.
Я притянул ее к себе. Она быстро и трепетно прижалась, но в губы целовать не позволила.
Нет! Это совсем ни к чему. Увидят. Правда!
Прозвучал натужный свисток паровоза. Я подвел ее к подножке, помог взобраться и когда поезд тронулся она, робко оглянувшись, сама быстро поцеловала меня в губы и сунула что-то в руку.
Пока поезд не скрылся в темноте, я видел ее бледное лицо, белую фигурку и тонкую руку похожую на шею лебедя. Она махала ей и виновато улыбалась на прощание.
Тайные послания
Зайдя на станцию, я развернул плотную бумагу. Это была свернутая вчетверо финская почтовая открытка с видом Выборга.