Как ни крути, но А Боонь вышел тогда с ними впервые. Все остальное было как раньше.
Остров существует. И Боонь тот, кто способен показать ему, где этот остров.
Вот только благоразумно ли это, справедливо ли? Бооню пора в школу, Па обещал это жене. Не навлечет ли он невзгоды на семью, если втянет в это мальчика?
Па принялся оттирать надгробие, которое уже оттирал за день перед этим. Надгробие на могиле матери. Достал зубочистку, обмотал ее мягкой тряпочкой, которой обычно чистил гравировку на плитах.
Тряпочка лишь слегка посерела, а в складках запутался маленький красный муравей. Может, это знак? Па задумчиво посмотрел на муравья. Солнце садилось, ухо улавливало зуд комаров, а оранжевые лучи рисовали возле надгробий длинные темные тени. Па тронул пальцем муравья, тот замер, а потом извилистым путем засеменил к костяшке пальца.
Когда Па пришел к Пак Хассану, дома он его не застал.
Рыбачит, сказала Амина, одна из его шести дочерей, и покачала головой, словно считала главу семейства непослушным ребенком.
На руках у нее барахтался младенец с лицом, похожим на сливу. Ко лбу прилипла темная прядь волос, и Па вспомнил Хиа тот родился с пушистыми кудряшками.
Мальчик или девочка? спросил Па на своем рыночном малайском.
Девочка, чуть обиженно ответила Амина, как будто это было очевидно. Это первенец моей дочки.
Значит, Пак Хассан прадедушка, но все еще рыбачит?
Амина улыбнулась и погладила тыльной стороной ладони липкую голую грудку младенца.
Ты ж его знаешь.
Па знал. Четыре кампонга бились над загадкой, сколько же лет Хассану Бин Денгкелу. Издалека, благодаря уверенной, медлительной поступи, Пак Хассана запросто можно было принять за одного из его сыновей. Только вблизи было видно, какие впалые у него щеки и какая белоснежная щетина топорщится на подбородке. Впрочем, от его зорких глаз ничто не могло укрыться, он славился своей способностью замечать косяки рыбы за сотни метров. А непревзойденное знание местных вод заставляло обращаться к Пак Хассану даже богатых дельцов с северного побережья он, словно паванг[14], помогал выбирать участки в море для строительства дорогих рыболовных сооружений. Сам Пак Хассан, постукивая себя по виску, выглядывающему из-под белой шапочки, говорил, что никакой он не знаток. Просто умеет находить правильное применение глазам и мозгам.
Па ждал на веранде корчил малышке рожицы и беседовал с Аминой о засухе.
В этом кампонге было все как и в других: развешанные сети, разложенная для просушки на ротанговых подносах креветочная паста, спящие возле домов лодки. Но сами дома были старше, больше, они наводили на мысли о постоянстве. Если многие дома в его родном кампонге стояли прямо на земле, а их стены были из оцинкованного железа, то здесь дома были деревянные, более затейливые, многие выкрашены в белый цвет, с красивыми скошенными крышами из аттапа[15]. Говорили, что этот кампонг стоит тут уже почти два столетия, его, первым из четырех, много поколений назад основали рыбаки с Суматры. Ему дали название гелап, таящаяся темнота, в память о солнечном затмении, которое, как говорили, случилось, когда первые рыбаки ступили на местный берег.
Мужчины каждого кампонга держались особняком. К тому же у малайских рыбаков и методы были свои: они ставили сети на более мелких местах неподалеку от берега или забрасывали с лодок удочки. Ан мо то и дело лезли к малайцам учили сыновей рыбаков пользоваться другими сетями и новыми видами снастей, но те предпочитали способы, проверенные не одним поколением. Китайцы же, с их присущей новым иммигрантам жаждой обогатиться, пересели на моторки, как только поняли, насколько это увеличит их заработок. Они стремились на глубоководье, где можно поставить большие сети, с которыми в одиночку не управишься, и не слишком часто встречались со своими малайскими соседями.
Пак Хассан, хоть и не уходил далеко от берега, одним из первых показал старым китайским рыбакам, где глубины безопасны, а где нет и на каких участках рыбы больше всего. Если кто-то и знал про исчезающий остров, то это Пак Хассан так думал Па.
Наконец хозяин появился: на бедрах зеленый каин пеликат, грудь обнажена, под сморщенной коричневой кожей выступают ребра.
Пак Хассан. Па встал, приветствуя его.
Амина взяла руку отца и слегка коснулась губами.
Что привело тебя сюда так поздно, Ли? спросил Пак Хассан.
Я Па вдруг понял, что слова покинули его. Как объяснить, что именно он видел и о чем хочет спросить?
В повисшей тишине Амина подхватила малышку и тактично удалилась поболтать с соседями.
Ты про Лима хочешь поговорить и Разию? Пускай Лим сам приходит, если у него, змееныша, смелости хватит
Нет-нет, Разия тут ни при чем, ответил Па.
Молодой рыбак из их кампонга влюбился в одну из внучек Пак Хассана дело гиблое с самого начала, а ведь кое-кто видел, как он подошел к ней, когда она в одиночестве вытаскивала в устье реки крабовые ловушки.
А что же тогда? Пак Хассан внимательно вглядывался в лицо Па.
Ты когда-нибудь видел километрах в семи отсюда, к востоку от белого птичьего утеса ты там ничего не видел?
Что именно?
Что-нибудь что-нибудь необычное, ответил Па.
Пак Хассан зацокал языком.
Ли, начал он, я в жизни много необычного вижу. Ты же знаешь, как я однажды на леску акулу взял? Пятнадцать футов в длину, два пикуля[16] весом!
Я не про рыбу, сказал Па. Хотя нет, и про рыбу тоже Он осекся, вспомнив рябь на воде и гигантские стаи рыб, устремившихся к ним.
Так ты расскажешь мне, что тебя привело, или нет?
Внезапно Па испытал ужасное нежелание делиться своей тайной. Возможно, так все и есть только они, только его младший сын способен отыскать этот остров. А коли так, то это их остров. И вот сейчас он расскажет Пак Хассану, а тот не поверит, его же тогда будут высмеивать не только в родном кампонге, но и тут.
Ну так что? поторопил его Пак Хассан.
Да, я про рыбу, солгал Па, большая, как дюгонь, серебряная, точь-в-точь скумбрия.
Пак Хассан встрепенулся.
Акула, э?
Может, и так, ответил Па. Остров, подумал он, но задушил это слово. Может, и акула. Не знаю, сын лучше разглядел.
Но плавник ты заметил? С черной верхушкой?
Не помню. Так удивился, никогда не видел раньше ничего похожего.
Ох уж вы, юнцы, рассмеялся Пак Хассан, как что непонятное, сразу пугаетесь. Акула или нет да если остановиться и приглядеться, то в море какой только рыбы не увидишь.
Па виновато улыбнулся. Эта роль была ему знакома. Пак Хассан обожал журить китайских рыбаков, особенно за спешку, за шумные моторки и грубые сети.
Лучше вложи своему сыну в голову, продолжал Пак Хассан, что не надо лезть к акуле, тогда она тоже к тебе не полезет.
Каждый вечер за ужином Па наблюдал, как А Боонь отделяет от тушеных пророщенных соевых бобов ростки и лишь затем по одному отправляет их в рот, аккуратно запивая рисовым отваром. Он видел, что стоит младшему сыну открыть рот, как его тотчас же перекрикивает старший.
Па знал, как болезненно А Боонь переживает каждый тычок, которым награждает его мир, знал, что от каждого унижения уши у мальчика горят и желудок у него сжимается в комок, когда он ходит по пятам за отцом, неспособный от волнения сказать, чего ему хочется. Пока младший был маленьким, в кампонге часто удивлялись, как у Па родился такой сын светлокожий, пугливый, с наивным взглядом, но на самом деле Па в детстве был таким же. А потом изменился. И причиной тому взбучки, которые устраивал ему отец. Па наступил на горло собственной гордости, и эта горькая пилюля наделила его силой.
Проделать то же самое со своим сыном он не мог. Вместо этого он избегал мальчугана. По отношению к первенцу Па ощущал себя хорошим отцом, который растит хорошего человека. Он знал, что А Ям пойдет по жизни уверенно. Когда он ломает что-то, то всегда какое-нибудь мелкое, да и происходит это случайно, и починить несложно. В отличие от А Бооня, в нем не бродят мрачные силы. А младший, напротив, накапливает в себе печаль, и как с этим поступить, Па не знал.