Честно говоря, пока я топал до этой могилы, я не придумал более лучшего начала разговора.
Я не пугаюсь, говорит она, не оборачиваясь. Здравствуйте.
Вблизи я вижу ее высокие скулы, зефирные губы и прямой нос. У нее растрепаны волосы над ушами, а горло стянуто воротом черной водолазки, что подчеркивает ее длинную шею. Она не красотка, но ее красота в том, что все в ней подогнано идеально: каждый квадратный сантиметр ее лица будто делался не слепой природой, но вытачивался силой, которая точно знала, что хочет увидеть в конце: нечто гармоничное, не требующее доработки и свободное от сравнений.
Буквально вчера хоронили покойного. Я решил подойти, поинтересоваться, кто вы.
Она кивает разрезает воздух своей короткой челкой. И молчит.
Знали его?
Охраняла его.
Та-ак.
Были его телохранительницей? Или такого слова не существует в женском роде и
Охраняла его в тюрьме, перебивает она. Я работаю в тюрьме, в Архангельске. Дежурю по коридору.
При этом она не все еще не бросает ни одного взгляда на меня. Будто с банковским терминалом болтаю.
Тогда вдвойне странно, что вы решили прийти на его могилу.
Хочу убедиться, что он умер, флегматично заявляет девушка. Примерно с таким же равнодушием GPS-навигатор указывает вам маршрут.
«Хочу убедиться, что он умер». Ого.
Он вам сделал что-то плохое?
Мне? ее черные брови-лезвия приподнимаются. Нет, он другим сделал много плохого.
Девушка приподнимает ногу, впечатывает толстую подошву байкерского ботинка в оградку перед могилой, стирает грязь с подошвы, водя ею вверх-вниз. Она делает это бесцеремонно, явно показывая свое презрение к покойнику.
Все, что есть у мертвого, это его гроб, в котором он лежит, законная земля над ним и ограда вокруг его места погребения. И сейчас это стирание грязи об ограду его могилы выглядело надругательством: примерно таким же, как если бы она кинула выкуренную сигарету прямо на его могилу.
Анна, представляется она, впервые глядя на меня. Ее взгляд изучающий. Можно просто Аня.
А потом Анна стреляет окурком в могилу Филимонова. Окурок навсегда теряется среди щедрых венков.
Женя.
Она разглядывает меня, потом говорит:
Не думала, что в таком возрасте люди могу работать сторожами где-то.
Строго говоря она и сама сторож, но живых душ.
Она осматривает меня без капли смущения. Если она говорит правду, и она действительно работает в тюрьме, то ничего удивительного: значит, она привыкла сканировать взглядом заключенных, давно забыв про стеснение. Взгляд-рентген должен быть ее профессиональной привычкой.
Обстоятельства вынудили работать здесь. Но я не хочу рассказывать об этом прямо здесь.
Счастье. Счастье! Оно выхлестывается через меня! Эта девушка, Анна, тянет меня к себе невидимым магнитом. Рядом с ней, как и с отцом Валентином, я уверен, что мое проклятие забивается в самые далекие уголки мироздания, где живет все зло.
Это очень необычное чувство. Людям понадобится еще пара тысяч лет чтобы изобрести такие слова и примерно описать мое состояние в эти минуты.
Почему меня так тянет к ней?
Что же за обстоятельства такие? холодно спрашивает Анна, не отрывая глаз от могилы.
Я же говорю, долго рассказывать.
Я не спешу.
Это ее «я не спешу». Это заинтересованность во мне или просто попытка убить время?
Делаю еще один маневр уклонения:
Как-то не очень хочется говорить об этом, стоя над могилой зека.
Да по фиг на него, безразличным голосом говорит моя новая знакомая, еще раз утяжеляя меня свои взглядом.
Затем она вальяжно пинает оградку могилы.
Во мне все кипит. Душа рвется на бесконечную свободу. Мне хорошо и тепло с этой Аней, хотя я только взглядом ее коснулся, а она вообще два раза глазами меня прострелила.
Давайте хотя бы не здесь. Пройдем в мою сторожку
Впервые меня на кладбище склеить пытаются.
Я слегка растерян таким ответом: наглым и невпопад.
Есть такой тип дождей, когда они начинаются резко, без разражающейся капели. Этот дождь был именно такой. Просто полило, будто облака забыли про свое расписание и теперь пытаются вылить все точно графику.
Ладно, идем, кивает она. С вас кофе.
Кофе где-то был.
Прошу за мной!
Мы тащимся в сторожку.
Ничего так, мило, говорит Анна уже в сторожке.
Она оглядывается без капли смущения, с каким должен это делать человек, впервые попавший в периметр чужой собственности.
Кухня направо, проходите.
Я пропускаю ее вперед. а сам расшнуровываю берцы. Аня разуваться не стала. До своих следов грязи на полу ей нет никакого дела.
Вы извините, что я так нагло к вам.
С этими словами я достаю сколотые кружки, ищу кофе.
Я считаю, что наглость второе счастье, заявляет Анна, садясь на табурет и закидывая ногу за ногу.
Многие так считают.
Честно говоря, не очень вы похожи на наглого человека.
А на кого я похожа?
Ищу кофе по полкам.
Ну, не знаю.
За окном уже так льет, будто сегодня четвертое мая, и небеса решили отметить международный день пожарных.
Например, на одинокую девушку.
А вы точно не похожи на человека, который в вашем возрасте будет работать сторожем на кладбище, заявляет она.
Да, я не похож на сторожа кладбища. Я не похож на человека, который горит этой работой.
Черт возьми, покажите мне хотя бы одного человека в мире, который будет влюблен в эту работу.
Анна достает сигареты, закуривает бесцеремонно.
Решаю разбавить тишину:
Если я вам расскажу, почему я здесь, вы не поверите.
Я доверчивая, рассказывайте.
Как рассказать мою историю, чтобы в нее поверил первый же человек?
Нахожу кофе, тасую его по кружкам. Кидаю туда же остатки сахара.
Что меня в ней так привлекает? О чем так отчаянно поет душа при виде этой девушки? Это не любовь с первого взгляда, но что-то иное.
И почему я абсолютно уверен, что ворвись в ворота кладбища десять траурных процессий, никто из этих людей не умрет от инфаркта, ишемии или отравления паленой водкой?
Вы мне очень понравились.
Я вру, но говорю правду одновременно.
Знаете успех любой лжи? Врать правдой.
Я многим нравлюсь, говорит она, стряхивая пепел на пол. Не удивительно.
Мне тоже интересно, что вы делали на могиле человека, которого вы охраняли в тюрьме.
Секрет за секрет? она прищуривается.
Сажусь за стол напротив нее.
Нет, пожалуй. Позже. Да и вечер будет испорчен.
Вот настолько легко позволить себя склеить, не боясь пройти в чужой дом
Анна смотрит на меня в упор, кидает недокуренную сигарету в кружку. В мою кружку, захваченную мной в сумку, когда я бежал из своей нормальной жизни.
Если можно назвать нормальной жизнь, где люди умирают вокруг тебя.
Если это вообще можно назвать жизнью.
Так зачем ты пригласил меня сюда?
Она бесцеремонно переходит со мной на «ты», но я даже рад этому. Будто какой-то неосязаемый барьер разрушился.
Ну, ливень за окном. Тебе укрыться где-то нужно.
Принято считать, что ложь, повторенная тысячу раз, становится правдой. Это не совсем так. Ложь становится правдой не когда ее твердят без остановки, а когда в нее готовы поверить. Истина очень гибкая штука. Обман сравним с мягким пластилином.
Стоит начать большую ложь с правды, и дальше можно врать напропалую оглушенный правдой человек и не помыслит, что вы врете. У него не будет причины не верить вам. Это можно назвать, скажем, номинальной правдой.
Или наоборот: исказите кристально честный рассказ в самом начале, и все ваши дальнейшие слова будут восприниматься совсем иначе. Их можно будет подать как угодно, ведь все зависит от того, с чего вы начали. Это можно сравнить с боксером, который не нарушает правил бокса на ринге, но при этом под его перчатками спрятана тяжелая гипсовая прослойка.
Можно вообще не врать достаточно переставить события местами. Это в математике от перемены мест слагаемых сумма не меняется. В жизни все немного иначе. Любое событие может быть подобно отражению в зеркале: отражение не врет, лишь показывает все наоборот, а то, что вы в нем разглядите, зависит уже от вас.