Ну, давай, парень, еле слышно приговаривала Мокошиха. Держись, держи человека в себе.
Ещё и это, вздохнула Нянька.
Раньше бывало с ним?
Мокошиха говорила медленно, разделяя слова, потому что все силы уходили сейчас на то, чтобы удержать его.
Чтоб перекидывался не видела, так же раздельно ответила Нянька.
Эк в нём злая кровь бушует, Мокошиха ловко перехватила его запястья, сжала их, прижимая к дрожащей частым дыханием груди. Да ещё в крови плывёт.
Лишь бы выплыл, а порчу снимем.
Наведённое снимем, а это родовое, видать.
Ну, так силу дадим, чтоб владел, да по пустякам не выпускал.
Это потом. Сейчас пускай, она силу ему даёт, пускай.
Грудь сдавливает, нечем дышать, глаза щиплет солёным, он зажмурился и плывёт, плывёт, бросая тело вперёд и с ужасом, нет, со злостью ощущая, как между бросками его стаскивает назад. Нет, он не сдастся, нет
Когда, в какой момент, как ощутил, что черта позади и можно всплыть? Или просто уже не хватало дыхания, но он всплыл, высунул голову, жадно глотнул горячий, но уже да, другой воздух, открыл глаза.
Стиркс стал шире, течение медленнее, и впереди то ли островок, то ли топляк. И он поплыл уже поверху не к берегу до него далеко, а силы на исходе, надо передохнуть а к этому островку. Доплыл, цепляясь за обломки, осколки, обугленные брёвна, выполз, вытащил себя из кровавого потока и замер не в силах шевелиться, уткнувшись лицом в липкую чёрную грязь.
Он так внезапно обмяк тряпочной куклой, что Нянька и Мокошиха чуть не столкнулись головами.
Прошёл? удивлённо спросила Нянька, выпрямляясь.
Первую дверь только, кивнула Мокошиха. Ещё две надо. Пусть отдохнёт.
Глотнёшь? предложила Нянька, заправляя под головной платок выбившиеся пряди.
Давай, согласилась на этот раз Мокошиха. И его попоим.
И оботрём заодно.
Рано. Ему ещё идти.
Ну, как скажешь.
Нянька достала из-под платка бутылку и рюмочку, налила до половины тёмно-золотистой жидкости и протянула Мокошихе. Та, кивнув, взяла рюмочку и долгим медленным глотком осушила её.
Хороша.
И забористо, и не жжёт, согласилась Нянька, принимая рюмку и наливая себе.
Огонёк в плошке стоял ровным высоким язычком, переливаясь жёлто-красным светом.
Отдышавшись, он осторожно приподнял голову и огляделся. Вроде всё спокойно? Тёмно-красный, местами алый Стиркс, чёрные угрюмые берега, горячий ветер сзади И тут же бешено выругался, сообразив, что пока он лежал, островок поплыл по течению назад к Огню. Вот уж и впрямь: ты от Огня, а Огонь к тебе. Ну, нет, хватит лежать: принесёт обратно к черте, а сил совсем мало осталось. Надо пробиваться к берегу, и дальше пешком. К какому тут поближе?
Он встал, примериваясь, и островок качнулся под ним, ускоряя ход. И уже не выбирая куда вынесет, туда и вынесет он сильно оттолкнулся и прыгнул вперёд и вбок, стараясь хоть на этой малости выиграть расстояние, и поплыл наискосок к чёрному, как обугленному, крутому, но не отвесному обрыву ближнего берега.
Огонёк встрепенулся, затрещал и снова застыл неподвижным высоким лепестком. Нянька удовлетворённо кивнула.
Пошёл, согласилась с ней Мокошиха.
Ну, в удачу ему. Нелёгкий путь выбрал.
Видно не нашёл другого. Да здесь, Мокошиха вздохнула, здесь мы ему не советчицы.
Лишь бы не нахлебался, озабоченно сказала Нянька.
Наведённое снимем, отмахнулась Мокошиха. Ну, давай, готовься, сейчас биться начнёт.
По его телу прошла медленная, выгибающая дугой, судорога, взметнулись сжатые кулаки.
Он не ждал, что течение окажется таким сильным. Или это он так ослабел? Но надо пробиться. А его не сильно, но властно и вполне ощутимо сносило назад, к горячей, нет, жаркой огненной стене. На броски уже не было сил, и он, жадно хватая ртом горячий, перемешанный с солёной кровью воздух упрямо пробивался к берегу. Лишь бы там не отвес, как в Чёрном Ущелье, голый и ослабевший, он не выберется, и его понесёт обратно, к Огню, а второй раз Кервина и Жука ему на помощь не отпустят. Нет, он не сдастся, нет, нет, не-ет!
И снова в тесной повалуше корчащиеся на стенах тени и тяжёлое хриплое дыхание, но теперь сквозь него прорываются не обрывки воя, а слова. Безобразная злая ругань, но это человеческая речь, а не звериный рёв. И Нянька с Мокошихой, удерживая мечущееся, бьющееся в судорожных бросках и выпадах большое и горячее мужское тело, всё чаще переглядываются и на их губах мелькают радостные, нет, торжествующие улыбки.
На его счастье обрыва не было. Вернее, между вздымающимся до неба чёрным, блестящим от засохшей крови обрывом и стремниной Стиркса была узкая полоса мелкой, где по щиколотку, где по колено нет, не воды, а крови, холодной, остывающей, вязкой. Он шёл, скользя и спотыкаясь, хватаясь рукой за скользкую холодную стену обрыва, но шёл. Течение здесь было совсем слабое, и он позволял себе время от времени остановиться и передохнуть, держась рукой за берег и не боясь, что его собьёт с ног и потащит обратно. Под ногами хлюпала противная донная гуща, на теле высыхала, неприятно холодя, плёнка крови. Вот значит, как оно, в крови купаться. Противно, что и говорить. По колено в крови кровавая река нет, реки крови кровь не вода, огня не тушит, грязи не смывает праведная кровь горячая кровь Аггел, мысли стали путаться рот горит, а телу холодно хорошо, что холодно, значит Огонь уже далеко, не достаёт его своим дыханием дыхание Огня аггел, как хочется пить как тогда, в ящике у Сторрама пить наклониться, зачерпнуть и нет, что-то, какое-то смутное опасение, он не помнит почему, но пить нельзя, это кровь, кровь мёртвых, мёртвая кровь вода живая и вода мёртвая вода, всё равно какая, пить ноги подкашиваются, пальцы вцепляются в холодный скользкий камень, нет, если он упадёт, всё напрасно, его утащит обратно, нет, пить, пить, пить
Пить, слабо, выдохнул он, обмякая и бессильно валясь на постель.
Нянька вопросительно посмотрела на Мокошиху. Та строго покачала головой, выпрямляясь.
Воду ему ещё рано. Вторую дверь не прошёл. Ихнего дай.
Нянька кивнула, достала бутылку и рюмку.
Может, схлебнёт?
Попробуй, согласилась Мокошиха.
Нянька убрала под платок рюмку и достала оттуда маленькую ложечку. Налила в неё коньяка и поднесла к его рту, мягко краем ложки раздвинула ему губы, надавила на стиснутые зубы, и когда они поддались нажиму, влила коньяк ему в рот. Дёрнулся кадык, обозначив глоток.
Вот и ладно, улыбнулась Мокошиха.
Он вздохнул, как всхлипнул, вытянулся на постели, беззвучно шевельнул губами. И почти сразу же новая судорога.
Ну, давай, парень, одобрительно кивнула, склоняясь над ним, Мокошиха, дальше легче будет.
шаг, ещё шаг и ещё От тяжёлого кровяного запаха кружится голова, контузия аггелова, так и не залечил тогда, признали годным к строю, а вторая декада в санатории уже за свой счёт, а на его счету сотки медной не было, ладно, было не было, забудь, как не было, пошёл, не останавливайся, когда идёшь, легче. А аггел, что это?!
Он остановился, изумлённо глядя на внезапно распахнувшийся перед ним створ реки. Стиркс кровавая река дальше, нет, это уже не Стиркс, это Бурая, серая, а местами и голубая, широкая полноводная река раздваивалась на красный, кровавый Стиркс и другую, голубую, серебристую нет, как это? Что это?! Но да по хрену ему что это, это вода!
Он с силой оттолкнулся от покрытого липкой кровяной коркой берега и побежал, поплыл, отчаянно рубя руками густую багровую жижу к серебристо-голубой воде. И сразу его подхватило и потащило назад, в багрово-чёрный сумрак Стиркса, но нет, гады, сволочи, не возьмёте, он уже видел, там вода, водяная дорога к Ирий-саду, он вспомнил, нет, он не даст утащить себя, нет, нет И последним броском, уже в беспамятстве он выбросил себя на узкий галечный конец стрелки, встать не смог, ползком, подтягиваясь на руках и волоча вдруг ставшее неподъёмным тело, переполз на другую сторону, окунул лицо в голубую прохладную воду и жадно глотнул. Мать-Вода, что хочешь делай со мной, я в твоей власти