чайки в великолепных блузах с поднятыми коленями
рассаживаются в партерах, на балюстрадах,
крылоплещут разноформатному непонятному,
чтобы постичь которое нужно помыслить об ином.
закрыв глаза слушайте. стиснув челюсти жуйте.
свищите. новое должно быть освистано, чтобы
не зазнавалось. в этом году зрителю предоставлена роль
убийцы.
была ли другая роль у маленького человека,
пришедшего в зал, обитый шёлком и бархатом,
в котором обиды на недоступное достигают пика
и растекаются кровоподтёками по страницам брошюр,
по которым не пляшут пальцы?
дамы, наденьте юбки. джинсовый моветон отошёл в сторону,
уступая место подвязкам, чулкам и нижним слоям,
где легко заблудиться, пока пробираешься к лону
и лаешь грубыми строками, сложёнными в стихи
свои, чужие, свои, чужие, забыл о смысле,
барахтаешься. не на кого положиться. расчёт на понимание не сработал.
ракета разума стоит на космодроме, не вздрогнув,
отбрасывает, как яблони листья, платформы с топливом,
пока поэт, прежде искавший рифмы, чтобы точнее
описать томящие локоны цвета осени и тонкие руки,
бросает поиски строк и лезет за сборником,
ставшим прикроватным, настольным, застольным, забытым,
поросшим плесенью и паутиной, и жадно вгрызается в строки,
в которых ни слова о том, в каком ритме двигаться пальцам,
нашедшим в складках и нижних юбках не пульт от телевизора,
не буклет, не книгу, но животворящее место,
где пальцам тесно, и когда заиграет музыка,
только там им теперь свобода и жажда только там им теперь плясать.
мой город
манифест
нам нужно больше эстрогена и чулок,
желудков крепких и отчаянно железных.
мокрота, что схаркали в потолок,
на крышу в одиночестве полезла.
нам нужно воздуха, и жизни, и свобод,
цветной ковёр, что длинный путь устелет.
малиново-яичный небосвод
выскакивал из перевёрнутой постели.
нам нужно больше кантри и картин,
быков, боев и лошадиных скачек.
а значит, за ценой не постоим,
а значит, сами цену творчеству назначим.
нам нужно слово! нужен манифест!
манифестанты, в строй! да закалится сталь.
пора с насиженных, осточертевших мест
сыграй нам что-нибудь. вот пиво. вот рояль.
сорви замки. в прах обрати зажим,
не дай на глотку наступить своим стихам.
мы, молодые, пьяные, свободные, лежим
под солнцем.
и всё на свете нам.
такие истории рассказывают, встав в полный рост
не молюсь и не верую, но жизнь моя вечный пост,
нарушаемый неуемным смехом влюблённых подростков.
такие истории рассказывают, встав в полный рост,
а мне не хватает роста.
в таких историях двое бегут в рассвет, что красивее
всего, что до этого видели, слышали, знали, пели.
примагничивает неземной, межгалактической силой,
гравитация вколачивает в постели.
так пришибает ни сесть, ни встать, говорить взапой,
книги вслух, замолчать, опрокинуть свои стихи.
двое курят, и, может быть, это мы с тобой
стали
перекрестками всех стихий.
вот тебе сдача с сердца. ни в чем нам, боже, не откажи,
мы твои дети глупые. видишь: двое дрожат в ночи.
двое не ведают. ничего не ведают. а где-то жизнь,
о которой слагают легенды. но мы молчим.
упиваются негой. собой. вином и истомой тел.
спички вспыхивают от безудержного огня.
двое грешников, да прости их, признай, что
недоглядел.
слишком поздно что-то уже менять.
такие истории рассказывают, встав в полный рост.
в них всегда есть море, запах аниса, лаванды и чистоты.
и заканчиваются они всегда до смешного просто:
шарю руками по одеялу.
но где же ты?
больше не уходи
всё образуется. но не говорим о качестве новообразований.
от образованных толку пшик, как от чая с ромашкой
при растяжении сердца. пружиной тугой в кармане
схлопывается/сжимается. вдох даётся тяжко.
клетка грудная превращается в клеть. звякают кандалы,
от надзирателей толку ноль, сидят, глядят,
игра начинается на кончике заражённой иглы,
заражает идеей фикс: найти тебя.
найти, во что бы ни стало, среди городов и бурь,
в обледенелых реках под прозрачным стеклом тебя разглядеть.
от себя не сбежать. опухоль волочу, суров и хмур.
хожу полоумным и в каждую тень швыряю: ответь? ответь!
в каждой кадке, витрине, в прохожем, в пустых такси
я высматриваю. тикает бомба, заложенная в груди.
знаю: с тобой. с одной тобой смогу это выносить.
я тебя отыщу, только ты больше не уходи.
больше не уходи.
Хургада
дайте смыть грязь с лица, все выложу, как на духу,
дух бы перевести, чтоб передать суть вещей.
видели ли вы, как раскладывают требуху
и туши развешивают среди овощей,
овеянных роем мух, канализационных ветров?
видели ли, как пылает закат над закрытым пляжем?
унесёт человечность вместе со шляпой, позорная стометровка,
на памятную табличку
слой пыли ляжет
ничком, мертвецом не перевернёшь, не смоешь,
смог расстилается, волны-барашки, босой
разбойник несётся с воплями, канючит своим разбойным
писком; стой, тетя, тетя, постой!
голодный. мани, мани, тетя, хабиби, плиз.
гудки пароходные, паровозные, такси-трамвай,
с моря соус креветочно-анчоусный, не свежий бриз;
подай, ну что тебе, доллар жалко, прошу, подай.
купи-продай, продай-купи. видели ли, как развалившись
спит бандитская морда, прикрыв газеткой
облупленный нос, обгоревшие плечи. свята ниша
пустой не будет. туриста в клетку,
обезьянкой по улице щупай, тяни-толкай,
впаривай массаж, парикмахерские услуги, дайвинг и безделушки
и среди грязи, вони и наготы, из рекламных проспектов в реальный рай
перенесены смердящие смертью туши.
гимн пилигримов
солнце моё
солнце мое, солнце мое, солнце, прости меня,
я не понимаю, как я могла так мучить.
я пружинка сдавленная, распрямиться б в линию,
я смогла бы стать для тебя лучше.
ну прости меня, я не знаю, что я за человек,
отчего во мне столько муторного и гадкого,
у меня высыпаются не изумруды, боль моя из-под век,
я на всякую падаль падкая.
я туманная, я печальная, из таких глубин
вытаскиваю себя, прихватив с собой кучу монстров.
ты сражаешься с ними (со мною) совсем один,
это больно, знаю, я вижу, насколько тебе непросто.
но я выдержу, вынесу, разогнусь, есть же смысл.
ты прости меня только, прости, прости,
что я так провалилась в мысли,
только ты мне сумеешь помочь, только ты меня сможешь спасти.
дурочка с переулочка
я тебя не запомню. если бы захотела да,
врезались черты твои в память бы на столетья.
но я не горю желанием вот беда.
ты останешься маркой почтовою на конверте,
ты останешься лиловостью простыней,
нежностью котёнка домашнего, что с руки
ест без страха. ты останешься грохотами во мне,
ты останешься темнотой, где не видать ни зги.
ну не запомню, осталось же несколько фотографий,
где мы стоим, смешные, щуримся через очки,
ты в моем сердце граффити или график,
ты во мне все растерзал в клочки.
понеслась, как дура, по закоулкам,
дурочка с переулочка, слышал, так говорят?
я эта дура, я балерина из заводной шкатулки,
танцую тебе в сто тысячный раз подряд.
потому что хочу, чтобы ты запомнил, запомнил.
чтобы не смог ни профиль забыть, ни анфас.
потому что хотела бы, чтобы в мире кроме
нас ничего не осталось бы. кроме нас.
ничто не вечно
спи, бомжоночек, на полу,
здесь тебя не тронут.
примостись на картонке своей в углу
из Бургер Кинга надень корону.
пусть торопятся мимо, отводят взгляд.
ты же лучше этой бездушной массы.
у тебя внутри бриллиант в миллион карат,
у них там пластик,
запах денег и скрип колёс,
посреди белоснежных дворцов и рынков.
сам себе господин и босс,
сам себе враг в каждом из поединков.
спи, бомжоночек, на полу,
не пугайся собственной тени.
в этой жизни лучшие вымазаны в золу,
обездолены и растеряны.
все пройдёт, все меняется, как Саломон
завещал, выгравировал на своём кольце.
ничто не вечно таков закон,
выбитый при рождении у каждого на лице.
два путника
зеркало или зерцало, души светило.