И всё-таки я считаю, разгорячённый Владимир явно продолжал давний спор, что прежде всего мы должны распространять новые мысли, блеснувшие в Германии; обратить внимание русских читателей на предметы в России мало известные, по крайней мере, заставить говорить о них!
Да-да, конечно, согласился Вильгельм Карлович. Но подача должна быть исключительно светская, литературная, никаких призывов и агитаций мы печатать не станем. Если кто-то хочет предоставить свои философские труды или предложить посильную помощь буду только рад. Думаю, выпуск журнала начнём со следующего года, прямо с января, поэтому материал уже набираем.
Сразу появились желающие, общество оживилось, и началось горячее обсуждение издательских вопросов, прерываемое только бульканием вина и подачей закусок. Митя мимоходом попрощался с хозяином и вышел. Его несколько угнетало то, что, несмотря на гуманитарную направленность Университета, он всё-таки оставался далёк от литературной деятельности и чувствовал свою некоторую ущербность. Мелкий моросящий дождик обволакивал его лицо и каплями стекал с козырька фуражки. Очень захотелось домой к матери, братьям и сёстрам. Старшекурсников легко отпускали в город в выходные дни, но Митя редко пользовался этой возможностью для визитов к родственникам, гораздо чаще для посиделок у Одоевского или просто прогулок с друзьями. А сейчас время было уже позднее, Гончаровы ложились рано, мать строго следила за этим вечерняя молитва и отбой сразу после ужина. Младшие уж точно в своих постелях. Повздыхав, Дмитрий повернул на Тверскую, в сторону пансиона.
В следующий назначенный для сбора общества день Митя нарочно пришёл раньше. Володя встретил его радушно.
Ты чего так неожиданно ушёл в прошлый раз? Мы ещё долго сидели, разговаривали. Я тебя хотел с Вильгельмом Карловичем поближе познакомить.
Слушай, Владимир, слегка волнуясь, спросил Дмитрий, ответь мне честно. Я вот не умею сочинять, даже мои эссе на занятиях оценивают высоко лишь потому, что я в библиотеке чуть не ночую, читаю умных людей и соединяю их мысли в одно целое, как будто бы мои собственные. А вы теперь только о журнале будете говорить, как бишь его?
«Мнемозина».
Да. А я ведь не бельмеса в этих делах. Могу вас послушать и похвалить, другого мне не дано. Даже сестра моя, соплюха, та стихи хотя бы пишет. Лишний я тут.
Митуш, не мели чепухи. Всё же останься как друг. Очень хочу тебя представить. Литература литературой, а дело правое забывать нельзя. Вот, например, у вас в имении кто управляющий?
Дмитрий неожиданно смутился.
Август Иванович же. Дедов байстрюк.
А, дело семейное! понимающе ухмыльнулся Одоевский. И как он к людям относится? Сечёт?
Нет, он не лезет в это. Европейское воспитание, он же немец. Говорит, телесные наказания это «emotionen», нерациональное, а значит, недостойное в его понимании. Вот мать та может сгоряча. Но она, надо сказать, и дворянину собственноручно приложить не стесняется, понизив голос, добавил Митя, непроизвольно потерев щёку.
Вот! торжествующе воскликнул Владимир. Цивилизованный человек не видит разницы между крепостным и свободным человеком!
Митя не вполне понял, кого тот имел в виду Августа или мать, но на всякий случай согласно покивал.
Цивилизованный мир стремится к освобождению человека от рабства, это я тебе как товарищ говорю, но даже наше общество философов пока не готово вслух признать это. Боятся! увлечённо продолжал Одоевский. А я вот намедни видел кузена, Сашу! Они с Кюхельбекером, Вильгельмом Карловичем, друзья, оказывается. Так вот они оба говорят, что, Владимир перешёл на шёпот, есть и другие, более тайные, организации. Чтобы сделаться России республикой, нужны решительные действия. Сашка хочет в этом участвовать, храбрец! Но это всё в Петербурге, конечно столичные заговоры. У нас, в Москве, всё тихо. Одна сплошная литература, обыденным тоном заключил он.
Когда снова пришёл Кюхельбекер, Володя отрекомендовал Митю как Дмитрия Николаевича Гончарова, своего друга и очень умного, подающего надежды, студента Московского Университета. Митя стушевался под быстрым, но внимательным взглядом Вильгельма Карловича.
Очень приятно, буду рад Вас видеть у себя. Уважаю умных молодых людей, так как сам, некоторым образом, преподаю словесность. А вы пишете что-нибудь?
Нет, извините, Митя не знал, как представить себя в лучшем свете, но я люблю читать. Классическую литературу и современных поэтов. Жуковского, Пушкина
Ах, Пушкина, взгляд Кюхельбекера затуманился. Мы учились с ним в Лицее, Вильгельм Карлович улыбнулся уголком рта. Отличный поэт, читайте, дорогой друг.
На том знакомство и свершилось.
К Рождеству Митя, наконец, выбрался домой на несколько дней. Братьев не было Иван остался на праздники в частном пансионе, где получал образование, а Серёжу, как младшего, отпустили к дедушке. Но как же Дмитрий был удивлён переменами в сёстрах, которых не видел очень давно! Даже маленькая Ташка уже совсем девица, одиннадцать лет! Ужасно похорошела, выступает, будто взрослая куда делись порывистость и бег вприпрыжку? Мать с тёткой, Екатериной Ивановной, собрались вывезти сестёр на детский новогодний бал к танцмейстеру Иогелю, с ума сойти! Ладно ещё Катерину, ей уже четырнадцать, но Сашу с Ташей?
Maman, это даже неприлично, в конце концов! позволил себе возмутиться Дмитрий. Натали ещё ребёнок, ей нет и двенадцати, а Иогель принимает с тринадцати лет.
Ну что ты так печёшься о ней? Наталья Ивановна вопреки ожиданиям не рассердилась, скорее удивилась вмешательству сына. Екатерина Ивановна похлопотала за девочек, да и Пётр Андреевич в Наташе души не чает. Лучшая ученица, говорит. Сам звал к себе! В любом случае, туалеты готовы, бал уже послезавтра, и не лезь не в свои дела, mon cher.
Вечером Дмитрий пробрался в детскую сестёр. Те встретили его шумным гомоном, накинулись, затеребили, будто не приветствовали днём в гостиной чопорными полукивками.
Ну как вы тут без меня? шуточно отбиваясь, спросил Митя.
Он ещё спрашивает! фыркнула Катя. Как на каторге! Маминька совсем замучала учением, хочет институток из нас сделать. Это вы там, Дмитрий Николаевич, студенческой жизнью наслаждаетесь, а мы тут пашем и молимся!
Мог бы, между прочим, и почаще приезжать! поддержала Саша. От вашего пансиона до нашего дома полчаса неспешной прогулки! Может, отвлёк бы маминьку от нашего воспитания, мы целее бы были.
Тише, девочки, громким шёпотом остановила их Таша, вцепившаяся в Митин рукав. Нина услышит! Митуш, ты садись, мы тебе всё расскажем.
А что Нина? Уроки же закончились, разве вам нельзя отдыхать?
Отдыхать-то можно. Но из детской не должно доноситься ни звука после отхода ко сну! процитировала мать Таша и укоризненно посмотрела на старших сестёр. Тем более, нельзя жаловаться на жизнь и на ту, которая жизнь нам подарила.
Да, это точно, подтвердила Катерина. Вот, глянь! она протянула брату лежавший на столе дневник, открыв его на первой странице.
«Правила жизни», прочёл он вслух. «Правило первое: никогда не иметь тайны от той, кого Господь дал тебе вместо матери и друга». Серьёзно? он отдал Кате дневник.
Серьёзно. Вся прислуга и гувернантки подтвердят, насколько серьёзно. Им, наверное, доплачивают, чтобы они на нас доносили. Слова нельзя сказать лишнего, везде уши! возмущённым шёпотом рассказывала Саша. Приходится всё время громко молиться, чтобы отбить охоту прислушиваться к остальному, хитро улыбнулась девочка. Маминька любит, когда мы молимся.
Да, вы правы, кажется, мне повезло, что я живу в пансионе, и ночью за нами совсем не следят, лишь бы из комнат не выходили. А развлечения у вас какие-нибудь есть?