Мать хуже войны
«Когда началась война и взрывались бомбы и снаряды, мы были так напуганы и не знали, что делать. И всей семьей приехали к матери и сестре. Мы выезжали по зеленому коридору, взяв только документы и банковские карточки это было 31 июля 2014-го, приехали ни живые и ни мертвые, никакущие Мы приехали в деревню в домик, который нам подарили родственники, официально, мне и сестре. Я не претендовала на наследство Я воспользовалась во время бомбежек и жить там не собиралась. Хотела прийти в себя, пересидеть, а потом уже решить, куда двигаться дальше
До войны отношения были сносными, я давала им деньги, мать отпускала колкости, но это было терпимо. Видя меня полностью обессиленной, затравленной, испуганной войной и ужасными обстоятельствами, независимыми от меня мои мать и сестра показали свое лицо.
Это было что-то. Сначала они любопытствовали, что да как там в городе потом через пару дней началась экзекуция!!! Маманя и сестра напали на меня, как две ведьмы!!! ненависть их переполняла через край Что, БОГАЧКА!!! Теперь ты не БОГАЧКА! Все твое добро там разбомбят!!! Вот иди и купи себе ложку, полотенце!!! и все такое. Мне было страшно!!!
И тут мне вспомнилось все мое детство. Да, всякий раз, когда я хотела умереть после очередного избиения и проклятий. В детстве я писала письма матери, живя с ней под одной крышей. Да, я помню. Писала и умоляла ее поговорить со мной, не бить меня, понять писала дневники ох, и лупила она меня, когда нашла Орала: ШО ТЫ ТУТ МЭМУАРЫ СВОИ ПЫШЕШ?! Да, так и было, удивительно вспоминать. Она рыскала в моих вещах. Ой, все, что она творила не описать можно диссертацию защитить по моему детскому здоровью. Как я выдержала все это???
Но я думала, а дулю тебе, дура. Я буду жить, долго-долго бороться и жить, но ведь это ненормально бороться за жизнь. И тут во время войны я поняла, что никакие бомбы и снаряды не сравнятся с ударами и проклятиями матери.
Страшно осознавать УБОГОСТЬ этих людей И меня охватывала невообразимая радость, что я выше, намного выше всего этого!!! И война сделала свое дело, через месяц мы вернулись домой и больше уже с матерью не встречались».
«Мать надсмотрщик в концлагере», «мать-фашист», «мать-маньяк» многие мои клиенты так говорят о жестокой матери. В данном случае образ матери как войны пришел не в детстве, а позже, при сравнении своего детства с настоящей войной. И как это страшно, что во время самой серьезной угрозы для жизни мама, которая должна быть островом безопасности, наоборот, более опасна, чем реальная война.
Мать бьет сама и бьет руками отца
«Мне 10 лет, и я принесла из школы двойку. Я сижу в комнате ни жива ни мертва и слышу, как мать жалуется на меня отцу. Отец отмахивается: Ну, подумаешь, потом исправит, он хочет спокойно поесть, но мать повторяет и повторяет, и ее интонация все выше и выше: Она совсем отбилась от рук, учителя жалуются. Тебя дома нет, она меня не слушается. Такими темпами она скоро на панель пойдет. Отец раздражается: Ты дашь мне поесть? замолчи. Мать не унимается: Ну, конечно, тебе все равно, что дочь растет двоечницей, только мне это надо, только я забочусь о ее воспитании. Я с ней вчера уроки делала, она ничего не хочет делать. Она ленивая и упрямая, а тебе все равно. Ты отец или нет? Отец берет ремень и идет ко мне, бьет меня и кричит: Сколько ты будешь нервы мотать матери? Почему ты не учишься, будешь еще двойки получать? Отец закончил и со злостью говорит матери: Ты довольна? Хорошо я воспитываю?
Мать врала, что она со мной уроки делала. Она орала на меня, от этого я ничего не понимала. Она кричала: Почему ты такая тупая? Когда я ее просила объяснить, она начинала обзывать: Тупица, дрянь, бестолочь и давала подзатыльник. Я ничего не соображала и не могла читать, буквы прыгали перед глазами. Когда она успокаивалась, то говорила, что любит меня и делает для моего блага. И я верю маме, я ее люблю. Я должна верить и благодарить. Я верю в любой бред, чтобы выжить. У меня нет выбора, мне деться некуда».
Это история клиентки Ирины, которая демонстрирует, как появляется стокгольмский синдром, то есть теплые чувства к насильнику. Девочка любит жестокую маму, а потом вырастает, вступает в романтические отношения, подвергается насилию и тирании. Так же, как и в детстве, она не видит выхода, верит в любой бред, только чтобы уцелеть. Это инстинкт выживания, заложенный в детстве. Иначе никак, иначе будет еще хуже.
Мать орет, но это не работает, Ира ничего не понимает. Тогда мать настраивает отца, чтобы бить дочку уже не своими руками, а чужими. И это происходит регулярно.
Родители-тираны думают, что чем больше они бьют, тем быстрее ребенок одумается и начнет хорошо учиться, но добиваются противоположного эффекта. Насилие отбивает способность учиться. Согласно исследованиям, у детей, подвергающихся побоям, страдают те области мозга, которые отвечают за внимание, кратковременную и долговременную память, контроль действий, а также за эмоциональную регуляцию и мотивацию. Эти функции нарушаются, ребенок не может учиться. Фоном идут тревога и депрессия. Результатом насилия могут быть симптомы синдрома гиперактивности и дефицита внимания.
В процессе терапии по методу многократного проигрывания, прорабатывая эту ситуацию, Ирина говорит:
«У них есть право на мою жизнь, я себе не принадлежу (слезы). Жизненные силы меня покидают. У меня нет выбора. Меня, как скотину на поводке, ведут на заклание. Я совершенно беспомощна. Я отказываюсь от себя. Я никто. Мне жаль, что они меня не добивают до смерти. Я мечтаю умереть, я отсюда никогда не выберусь. Я могу уйти только на тот свет. Я хочу, чтобы меня добили. Пока жива, я не спасусь. Я молю о смерти».
Ребенок во власти своих мучителей, у него нет выхода, он не может ничего сделать, поэтому он отказывается от себя. Происходит диссоциация отчуждение от себя, от своих чувств, своей личности, выход из реальности. Диссоциация, наряду со стокгольмским синдромом, защитный механизм. Поскольку быть внутри себя невыносимо, быть в теле нестерпимо больно, то ребенок спасается путем выхода из своего тела и реальности: хочется уйти в мир иной. И надо ли говорить, что тут высок риск суицида? Дети, переживающие насилие, часто думают о смерти и видят смерть как спасение.
Что в этой ситуации делает мать? Ей надо добиться победы над дочкой любой ценой. Она манипулирует мужем, который не хочет бить девочку, она внушает ему чувство вины. В отношении дочки она использует триангуляцию воздействие на человека при помощи третьего лица. Натравливает мужа на дочь.
«После порки мать кричит на отца: Ты что, идиот, делаешь? Прибьешь ребенка! Она уводит в комнату, обнимает, жалеет и осуждает этого зверя. Она моя спасительница!»
Мать виртуоз многоходовых манипуляций, она сначала манипулирует отцом, чтобы он побил дочь, а потом обвиняет его в этом. Для дочери она теперь спасительница. Это триангуляция уже против отца: она жалеет ребенка, чтобы показать тирану всю его невероятную жестокость. Отец будет обвинен матерью в любом случае: и если побьет, и если не побьет. Он в крепком капкане манипуляций и, видимо, выбирает избиение, чтобы не слушать упреки жены весь вечер и чтобы это мучение быстрее закончилось. Он предпочитает мучить дочь, чтобы не мучиться самому.
В памяти девушки осталось воспоминание, как мать спасала ее от жестокого отца. Просто святая мать! Но в то же время мать подстрекала отца, жаловалась. У девушки когнитивный диссонанс. У жертв насилия часто события запоминаются как две параллельные истории, часто не связанные. В одной истории мать подстрекала, а в другой защищала. Эти истории как бы не связаны между собой: вроде бы она помнит их, но не до конца верит. Так работает психика, чтобы решить когнитивный диссонанс. Она хочет оправдать мать и сама себе говорит: «Она моя спасительница».