Сосед её, поляк по происхождению, считал, что день нужно начинать в светлом костюме и, если всё сложится, то и продолжать в нём же. Поэтому, его светлый костюмированный образ медленно передвигающегося дедушки у меня до сих пор ассоциируется с образом отца Розочки, хотя по возрасту они были ровесниками. Он всё время поправлял её и требовал проявления культуры в разговоре, что меня приводило в недоумение, особенно понимая, что Саул разговаривал по-русски с трудом.
Их отношения напоминали отношения супругов: такие себе принципиальные и сатирические. Розочка всегда хотела произвести впечатление хотя бы одеждой, а Саул, хоть и еврей, имел польское образование и воспитание, которые не позволяли ему ничем без повода хвастаться. И все эти блестящие, как светофоры, платья и куртки, купленные в магазине секонд-хенда, очень его раздражали. Однако Саул, хоть и не будучи мужем, весьма гордился своим соседством и своей соседкой.
Всякий раз, когда Розочка замечала кого-то на поверхности патио, у неё всегда появлялся повод с ним заговорить. И поскольку её возраст заставлял людей безоговорочно откликаться, то разговор завязывался легко. К тому же, чтобы не задавать ей вопросы дважды из-за плохого слуха (излюбленный приём пожилых людей), собеседник был вынужден приближаться к лестнице, затем подниматься по ней, завершая, таким образом, идеальный треугольник. Теперь это был почти советский допрос, но добровольный и, что немаловажно, с прекрасным видом на Санта-Монику, один из самых богатых и красивых городов мира.
Розочка задавала вопросы, Саул охал и возмущался их глупостью, но слушал с интересом, не перебивая по причине своего хорошего польского воспитания и плохого знания русского языка. Периодически, после такого пятнадцатиминутного общения, он поднимался со стула и нырял в свою квартиру, выражая своё несогласие по какому-то поводу. Иногда это мог быть тон, которым задавался вопрос, или украшения, полностью покрывавшие руки Розочки, бесстыдно противоречащие её сумме пособия по бедности, получаемого от города. Но она все ещё думала, что жизнь к ней несправедлива и награда запаздывает, но когда-нибудь обязательно её найдёт!
Когда она забывала нужные слова, она начинала жестикулировать руками и таким образом перехватывала ослабевшее внимание собеседника. И если он переключал его на украшения, то Розочка инициировала экскурсию в прошлое, где она знала всех, где все знали её и где блистающий мир художеств не владел определением времени. К сожалению, она не понимала, что закладывала такой жестикуляцией мину в эту вселенную воспоминаний. И она взрывалась, как только начинали звучать ничего никому не говорящие имена советских певцов и актёров. И собеседник, заскучав, придумывал причину, чтобы уйти. Спасибо, мадам, извините, мадам, о нет, мадам, мне пора, мадам и через секунду хрустальный замок воспоминаний рассыпáлся на мелкие осколки.
Обычно, после такого окончания беседы Саул вставал, чтобы попрощаться и потом, в одну тысячную долю секунды, обрушивал водопад обвинений в адрес Розочки, краткий смысл которых сводился к его восхищению подозрением, что она хоть что-то понимает в этой жизни. Он бушевал, говоря по-русски с сильным польским акцентом, пытаясь объяснить своей возлюбленной Розочке, что так с собеседником поступать нельзя, что теперь этот день потерян и что с этого момента они вынужденно просидят в болоте бездействия на этом чёртовом балконе до захода солнца. Ведь прохожие в Лос-Анджелесе большая редкость, на что была даже придумана пословица: Nobody walks in L.A. Да, пешеход здесь вид экзотический, тем более на поверхности нашего патио
Но если собеседник оказывался русским, вернее, советским, и произносилось имя известного художника, Розочка брала бразды правления в свои руки. Теперь Саул тоже становился недовольным. Хотя ему и нравилась идея этой балконной компании и жизнь его наполнялась смыслом, он, тем не менее, никак не мог смириться с мыслью, что Розочка всё-таки что-то понимает в этой жизни! Тогда проявлялось точно такое же возмущение, с тем же придыханием несогласия, и Саул вскоре исчезал в коридоре своей квартиры. Хорошо, что возраст давал ему повод непредсказуемо часто посещать туалет. По возвращении он всегда отпускал комментарий на любую тему и садился на стул, положив руки на трость. Розочка гордо светилась от осознания своей способности переворачивать мир и использовать неотразимое женское обаяние (особенно веком раньше), и делилась своими полувыдуманными историями.
Её второй муж был очень влиятельной фигурой в тот период существования СССР, когда население работало на правительство почти бесплатно и взамен имело бесплатное жильё, здравоохранение, детский сад, школу и высшее образование. Поэтому, быть человеком у власти означало не только обладать способностью нести огромную ответственность, но и давало массу благ в виде персонального автомобиля с шофёром или дачи для отдыха у неглубокой, но симпатичной речки.
Этот калейдоскоп плохо связанных отрывочных фактов был стянут узлами надуманности повествования Розочки, цель которого заключалась лишь в том, чтобы как можно дольше удерживать собеседника в тюрьме своих снов наяву.
Её золотые серьги, болтавшиеся в ритме беседы, блёстки серебра, золота и изумрудов на руках отвлекали внимание от морщинистого лица и ярко накрашенных в понедельник утром губ. Она многое знала и хотела об этом рассказать, чтобы её истинное богатство перетекло в этот информационный мир, в котором она уже чувствовала себя потерянной.
Если она позволяла кому-то уйти, она всегда брала с собеседника обещание вернуться и выслушать её историю до конца.
«Дальше будет гораздо интереснее. Вы ещё самого главного не знаете, говорила она ему. Приходите!!!»
Её дочь Бэллочка, 65-летняя дама с прекрасным вкусом, работала в Ленинграде художником-рисовальщиком, а теперь жила неподалёку в доме, принимающем восьмую программу. Она почти каждый день навещала маму, проводя время на балконе, что-то бубня вполголоса. У неё была привычка курить. В ней уживалось противоречие между её интересом только к одежде и ничему более, и способностью без умолку говорить. Когда наступал калифорнийский вечер, заливая город своим густым туманом, а фонари начинали робко пропускать оранжевый свет вокруг домов, Бэллочка прощалась с мамой и спускалась с балкона. Розочка, довольная результатами дня, снимала шляпу и уходила смотреть новости, идущие на российском канале.
Эта история получения информации советскими эмигрантами (и не только) была важной страницей жизни. В 1996 году связь была примитивной, дорогой и неустойчивой. Если я правильно помню, минута разговора по телефону через океан стоила почти 6 долларов. А это стоимость одного стейка! Поэтому, предпочтительнее был эпистолярный жанр, и первые горькие дни иммигрантов часто скрашивались долгожданным письмом. Но специальная связь, появление Интернета и кабельного телевидения кардинально улучшили нашу жизнь! По одному только взгляду на здание можно было сделать вывод о его обитателях. Чем больше спутниковых тарелок стояло на крыше, тем больше там жило иммигрантов. Мобильные телефоны ещё не появились и все пользовались так называемой стационарной линией. Ах, эта волшебная жизнь!!! Во-первых: любой мог уйти из дома, не опасаясь пропустить что-то важное, а во-вторых: были свободны все руки, а не одна!!!
Вместо рассеянных взглядов, закушенных губ, мозолистых указательных пальцев у нас была возможность видеть, говорить и прикасаться к людям. Это была почти физическая энергия, постоянно передаваемая от человека к человеку. И её запутанный вихрь втягивал нас в постоянную потребность говорить.