Выяснилось, что Петр Кононович Меньков дворянин Тверской губернии, еще будучи курсантом Императорской военной Академии, серьезно увлекся военной историей. Будучи назначен после Академии в 4-й пехотный корпус, Меньков по приказанию начальства составил маршрутную карту и военно-статистическое описание Киевской губернии, ряд очерков по истории городов и этнографии Украины, состоял членом Киевской археографической комиссии. А.В. Висковатов предложил Менькову составить историю Малороссийского казачества для готовившейся им «Истории полков русской армии». Эта работа полностью захватила Менькова: «я объездил всю киевскую губернию вдоль и поперек, независимо от официальных казенных работ занимался собиранием материала, ознакомился с Варшавским архивом и делал в оном некоторые выписки»[183]. Случай свел его в Петербурге в 1847 г. со старым киевским приятелем А.М. Петровым, который предложил свою помощь в некоторых архивных изысканиях. Меньков с радостью согласился и вскоре отбыл к новому месту службы дежурным штаб-офицером при варшавском наместнике И.Ф. Паскевиче. Служба шла в гору, научные изыскания тоже продвигались успешно, но вдруг внезапный арест 20 марта 1849 г. С жандармом он был доставлен в Петербург в дом у Цепного моста. Сюда же препроводили и все арестованные бумаги Менькова, среди которых нашли не только переписку с Петровым, но и две тетради с критическими рассуждениями о настоящем положении армии. На вопрос следователя: «какими случаями приведены Вы к такому понятию о нашем войске и для чего записывали политические события?»[184] Меньков чистосердечно раскаялся, сказал, что давно отрекся от своих взглядов, а записки просто забыл сжечь. Много лет спустя, он запишет в своих воспоминаниях: «за этот мой ответ я краснею до сей поры. В оправдание свое могу сказать, что весь ответ этот, в котором я с таким бесстыдством отказывался от моих убеждений был составлен по совету князя Голицына, чтобы спасти себя и его от гнева Николая Павловича»[185]. На все прочие вопросы в отношении переписки с Петровым и просьб к последнему о сообщении сведений из дел III Отделения, последовали такие же чистосердечные объяснения и раскаяния. Все это в совокупности, а также заступничество А.В. Висковатого и И.Ф. Паскевича возымели место. Во всеподданнейшем докладе Л.В. Дубельт и А.Ф. Голицын писали, что Меньков «есть офицер образованный, способный, вполне преданный Государю Императору и Отечеству и может быть весьма полезен для службы. Что же касается его связей с Петровым, то «цель Менькова была чисто ученая, не соединенная ни с какими незаконными видами, и только жажда познания ввела его в неосторожность писать к чиновнику Петрову о доставлении ему сведений из архива 3-го Отделения»[186]. Вскоре Менькова освободили и возвратили к месту его службы в Варшаву, причем по ходатайству шефа жандармов А.Ф. Орлова факт вызова Менькова в Петербург не был занесен в формуляр[187].
Следствие же в отношении самого А.М. Петрова продвигалось крайне медленно, в показаниях подследственного было много неясностей, путаницы и противоречий. Он сознался, что при разборе дел в архиве, некоторые из дел расшивал и изымал наиболее интересные документы, что «любопытствовал» в бумагах на столах у чиновников канцелярии, что в отчаянии «худо отзывался о его товарищах и о месте его служения и что говорил о намерении утруждать лично и написать Вашему Императорскому Величеству о своем положении»[188]. Но в отношении главного пункта обвинения писал ли он анонимное письмо на имя императора Петров никак не сознавался. Более того, у следствия складывалось впечатление, что Петров действительно не понимает о чем идет речь. Для увещевания обвиняемого призвали священника протоиерея Казанского собора Андрея Райковского. Неизвестно о чем беседовал священник с арестантом, однако после этого разговора Петров сделал чистосердечное признание, но через два дня отказался от него. После очередной встречи со священником вновь сознался, но стал крайне неуравновешен. Усомнившись в причастности Петрова к написанию анонимного письма, следователи стали задавать вопросы, ответы на которые могли быть известны только следователям и преступнику. Например, на вопрос «куда был положен конверт на имя императора?» Петров ответил, что положил его на один из подъездов Зимнего дворца, в то время как конверт был брошен в почтовый ящик на Невском проспекте. Сказал он и о том, что сам собственноручно подписал конверт, не зная, что надпись была сделана из приклеенных газетных букв, а в дате написания и вовсе ошибся на целую неделю. Специально ли Петров водил следователей за нос или действительно был не причастен к анонимному письму следствие так и не установило. Во всеподданнейшем докладе князь А.Ф. Голицын писал: «Между тем однакож недостаток юридических доказательств и противоречащие друг другу объявления самого Петрова при рассмотрении обвинения противу него порядком суда, не дозволяли бы признать виновность его вполне доказанною. Поелику же, кроме главного пункта обвинения Петрова, то есть безымянного письма на Высочайшее имя, он уличен и сознался в расшитии некоторых дел из архива 3 Отделения и похищении из оных секретных бумаг, за что он на основании Уложения о наказаниях уголовных, главы 4 статьи 330, подлежит лишению всех прав состояния и ссылки на житье в Томскую или Тобольскую губернию с заключением от двух до трех лет»[189]. Голицын просил императора, в силу оказанной Петровым в 1847 г. «услуги» по раскрытию Кирилло-Мефодиевского общества, о смягчении наказания по статье.
Полтора года просидел Петров в секретном доме Алексеевского равелина Петропавловской крепости, а затем был определен на службу в Олонец столоначальником в уездном суде, а вскоре перемещен в Петрозаводский уездный суд заседателем. В 1855 г. начальник Олонецкой губернии В.Н. Муравьев ходатайствовал о зачислении Петрова к себе чиновником особых поручений и запрашивал III Отделение о причине его ареста и заключения. III Отделение ответило на ходатайство губернатора следующим письмом: «Обстоятельства дела, по которому он был заключен в Петербургскую крепость, известны Государю Императору, но в формулярном списке Петрова объяснены быть не могут, что же касается производства его в следующие чины, то означенное дело и содержание его в крепости не должны быть к тому препятствием»[190]. Петров провел в Олонецкой губернии семь лет и после снятия надзора уехал на родину в Старо дуб. Приехав однажды по делам службы в Петербург, он случайно столкнулся со старым приятелем П.К. Меньковым и на вопрос последнего о причинах ареста и ссылки, ответил что и сам того не ведает.
Вопрос о виновности Петрова в деле написания анонимного письма останется, очевидно, никогда не решенным. Все вещественные доказательства по этому делу, как ни странно, были выделены в макулатуру и уничтожены уже в советское время в 1940 г. при систематизации документов секретного архива III Отделения[191]. Никаких прямых улик против Петрова в деле нет, и только иногда при чтении строк свидетельских показаний, допросов, объяснительных записок вдруг закрадывается сомнение а не была ли вся эта история типичной провокацией со стороны чиновников III Отделения, которые всеми путями старались избавиться от доносчика в своем учреждении. Недаром, общее мнение всех чиновников «лазоревого» ведомства о Петрове было так красноречиво выражено в докладной записке М.М. Попова, непосредственного начальника обвиняемого: «Свойства его самого (т. е. Петрова М.С.) не вселяют к нему доверияПетров, в 1847 г. донесший о существовании в Киеве Украйно-Славянского общества, основал этот донос на разговорах, подслушанных им в замочную скважину, потом при очных ставках в Петербурге с жестокостью уличал обвиняемых им, в том числе бывшего наставника своего, адъюнкт-профессора Костомарова. Хотя донести о государственном преступлении против кого-то ни было есть обязанность каждого подданного, но человек, подслушивающий в скважину замка и без всякого уважения уличающий своего наставника, которому он был обязан многим, показывает уже, что Петров, по крайней мере, не обладает высоким духом, тем более что он, как из результатов дела видно было, многое увеличил в своем доносе»[192]. А уж как устроить грамотную провокацию чиновники III Отделения знали хорошо. Кстати сказать, долгое время А.М. Петров получал из III Отделения денежные единовременные пособия и никогда не встречал препятствий к получению заслуженных должностей на новых местах службы.