Но если бы ты знала, какой он ужасающий чудак!
Тем более необходима с ним твердость.
Легко тебе говорить.
Знать ничего не знай. Действуй. Голос у Фанни звучал теперь фанфарно, словно у лекторши из ФСЖМ, проводящей вечернюю беседу с двенадцатилетними бета-минусовичками. Да, действуй, и безотлагательно. Сейчас.
Боязно мне, сказала Линайна.
Прими сперва таблетку сомы и все дела. Ну, я пошла мыться. Подхватив мохнатую простыню, Фанни зашагала к кабинкам.
В дверь позвонили, и Дикарь вскочил и бросился открывать он решил наконец сказать Гельмгольцу, что любит Линайну, и теперь ему уж не терпелось.
Я предчувствовал, что ты придешь, воскликнул он, распахивая дверь.
На пороге в белом, ацетатного шелка, матросском костюме и в круглой белой шапочке, кокетливо сдвинутой на левое ухо, стояла Линайна.
Дикарь так и ахнул, точно его ударили с размаха.
Полграмма сомы оказалось Линайне достаточно, чтобы позабыть колебания и страхи.
Здравствуй, Джон, сказала она с улыбкой и прошла в комнату. Машинально закрыл он дверь и пошел следом. Линайна села. Наступило длинное молчание.
Ты вроде бы не рад мне, сказала наконец Линайна.
Не рад? В глазах Джона выразился упрек; он вдруг упал перед ней на колени, благоговейно поцеловал ей руку. Не рад? О, если бы вы только знали, прошептал он и, набравшись духу, взглянул ей в лицо. О восхитительнейшая Линайна, достойная самого дорогого, что в мире есть. (Она улыбнулась, обдав его нежностью.) О, вы так совершенны (приоткрыв губы, она стала наклоняться к нему), так совершенны и так несравненны (ближе, ближе); чтобы создать вас, у земных созданий взято все лучшее. (Еще ближе) Дикарь внезапно поднялся с колен. Вот почему, сказал он, отворачивая лицо, я хотел сперва совершить что-нибудь Показать то есть, что достоин вас. То есть я всегда останусь недостоин. Но хоть показать, что не совсем уж Свершить что-нибудь.
А зачем это необходимо начала и не кончила Линайна. В голосе ее прозвучала раздраженная нотка. Когда наклоняешься, тянешься губами ближе, ближе, и вдруг дуралей-партнер вскакивает и ты как бы проваливаешься в пустоту, то поневоле возьмет досада, хотя в крови твоей и циркулирует полграмма сомы.
В Мальпаисе, путано бормотал Дикарь, надо принести шкуру горного льва, кугуара. Когда сватаешься то есть. Или волчью.
В Англии нет львов, сказала Линайна почти резко.
Да если бы и были, неожиданно проговорил Дикарь с брезгливым возмущением, то их бы с вертопланов, наверно, стреляли, газом бы травили. Не так бы я сражался со львом, Линайна. Расправив плечи, расхрабрившись, он повернулся к Линайне и увидел на лице у нее досаду и непонимание. Я что угодно совершу, продолжал он в замешательстве, все больше путаясь. Только прикажите. Среди забав бывают и такие, где нужен тяжкий труд. Но оттого они лишь слаще. Вот и я бы. Прикажи вы только, я полы бы мел.
Но на это существуют пылесосы, сказала недоуменно Линайна. Мести полы нет необходимости.
Необходимости-то нет. Но низменная служба бывает благородно исполнима. Вот и я хотел бы исполнить благородно.
Но раз у нас есть пылесосы
Не в том же дело.
и есть эпсилон-полукретины, чтобы пылесосить, продолжала Линайна, то зачем это тебе, ну зачем?
Зачем? Но для вас, Линайна. Чтобы показать вам, что я
И какое отношение имеют пылесосы ко львам?..
Показать, как сильно
Или львы к нашей встрече?.. Она раздражалась все больше.
как вы мне дороги, Линайна, выговорил он с мукой в голосе. Волна радости затопила Линайну волна румянца залила ей щеки.
Ты признаешься мне в любви, Джон?
Но мне еще не полагалось признаваться, вскричал Джон, чуть ли не ломая себе руки. Прежде следовало Слушайте, Линайна, в Мальпаисе влюбленные вступают в брак.
Вот что вступают? Линайна опять уже начинала сердиться. Что это он мелет?
Навсегда. Дают клятву жить вместе навек.
Что за бредовая мысль! Линайна не шутя была шокирована.
Пускай увянет внешняя краса, но обновлять в уме любимый облик быстрей, чем он ветшает.
Что такое?
И Шекспир ведь учит: «Не развяжи девичьего узла до совершения святых обрядов во всей торжественной их полноте»
Ради Форда, Джон, говори по-человечески. Я не понимаю ни слова. Сперва пылесосы, теперь узлы. Ты с ума меня хочешь свести. Она рывком встала и словно опасаясь, что и сам Джон ускользнет от нее, как ускользает смысл его слов, схватила Джона за руку. Отвечай мне прямо: нравлюсь я тебе или не нравлюсь?
Пауза; чуть слышно он произнес:
Я люблю вас сильней всего на свете.
Тогда почему же молчал, не говорил? воскликнула она, и так выведена была Линайна из себя, что острые ноготки ее вонзились Джону в кожу. Городишь чепуху об узлах и пылесосах и львах. Лишаешь меня радости все эти недели.
Она выпустила его руку, отбросила ее сердито от себя.
Если бы ты мне так не нравился, проговорила она, я бы страшно на тебя разозлилась.
И вдруг обвила ему шею, прижалась нежными губами к губам. Настолько сладостен, горяч, электризующ был этот поцелуй, что Джону не могли не вспомниться стереоскопически зримые и осязаемые объятия в «Трех неделях на вертоплане». Воркование блондинки и мычание негра. Ужас, мерзость он попытался высвободиться, но Линайна обняла еще тесней.
Почему ты молчал? прошептала она, откинув голову и взглядывая. В глазах ее был ласковый укор.
«Ни злобный гений, пламенящий кровь, ни злачный луг, ни темная пещера, загремел голос поэзии и совести, ничто не соблазнит меня на блуд и не расплавит моей чести в похоть». «Ни за что, ни за что», решил Джон мысленно.
Глупенький, шептала Линайна. Я так тебя хотела. А раз и ты хотел меня, то почему же?..
Но, Линайна, начал он; она тут же разомкнула руки, отшагнула от него, и он подумал на минуту, что Линайна поняла его без слов. Но она расстегнула белый лакированный пояс с кармашками, аккуратно повесила на спинку стула.
Линайна, повторил он, предчувствуя недоброе.
Она подняла руку к горлу, дернула молнию, распахнув сверху донизу свою белую матроску; тут уж предчувствие сгустилось в непреложность.
Линайна, что вы делаете!
Жжик, жжик! прозвучало в ответ. Она сбросила брючки клеш и осталась в перламутрово-розовом комби. На груди блестела золотая Т-образная застежка, подарок архипеснослова.
«Ибо эти соски, что из решетчатых окошек разят глаза мужчин» Вдвойне опасной, вдвойне обольстительной становилась она в ореоле певучих, гремучих, волшебных слов. Нежна, мягка, но как разяща! Вонзается в мозг, пробивает, буравит решимость. «Огонь в крови сжирает, как солому, крепчайшие обеты. Будь воздержней, не то»
Жжик! Округлая розовость комби распалась пополам, как яблоко, разрезанное надвое. Сбрасывающее движение рук, затем ног правой, левой, и комби легло безжизненно и смято на пол. В носочках, туфельках и в белой круглой шапочке набекрень Линайна пошла к Джону.
Милый! Милый мой! Почему же ты раньше молчал! Она распахнула руки.
Но вместо того чтобы ответить: «Милая!» и принять ее в объятия, Дикарь в ужасе попятился, замахав на нее, точно отгоняя опасного и напирающего зверя. Четыре попятных шага и он уперся в стену.
Любимый! сказала Линайна и, положив Джону руки на плечи, прижалась к нему. Обними же меня, приказала она. Крепче жми меня, мой кролик. У нее в распоряжении тоже была поэзия, слова, которые поют, колдуют, бьют в барабаны. Целуй, она закрыла глаза, обратила голос в дремотный шепот, целуй до истомы. Ах, любовь острее
Дикарь схватил ее за руки, оторвал от своих плеч, грубо отстранил, не разжимая хватки.
Ай, мне больно, мне ой! Она вдруг замолчала. Страх заставил забыть о боли открыв глаза, она увидела его лицо; нет, чье-то чужое, бледное, свирепое лицо, перекошенное, дергающееся в необъяснимом, сумасшедшем бешенстве. Оторопело она прошептала: Но что с тобой, Джон?