Сдурел, что ли?! крикнул ему возчик, ехавший навстречу.
Якоб и рад был бы что-нибудь сделать, чтобы его бешеный конь не скакал по самой середине дороги, вот только начисто утратил способность соображать. Ветер хлестал его по лицу, шляпа слетела с головы, по щекам катились слезы.
Стой! Стой!
Несколько фигурок выбежали наперерез из темноты; красноватая вспышка слилась с грохотом выстрела; Якоб свалился с коня и покатился по земле. Несколько сильных рук схватили его, подняли, встряхнули; ноги подгибались, Якоб всхлипывал; на него грозно кричали.
Помогите! Спасите меня!
Занесенный кулак остановился в дюйме от его заплаканного лица один из солдат принес факел. У Якоба стучали зубы; его отпустили и стали расспрашивать уже с участием: что случилось? Напали на него, что ли? Кто-то протянул свою фляжку; Якоб отхлебнул, поперхнулся и закашлялся. Зато к нему вернулась способность думать.
Спасите меня! сказал он снова, молитвенно сложив руки у груди и заглядывая солдатам в глаза. Меня хотят женить и сделать приказчиком в лавке, а я хочу стать моряком!
Дружный хохот раздался со всех сторон; этого он и добивался. Жалко улыбаясь соленым шуткам, он достал из кармана несколько серебряных монет: нельзя ли как-нибудь доставить его к порту? И они могут взять себе его лошадь
Да уж, парень, с трудом выговорил сквозь смех один из караульных, не знаю, какой из тебя выйдет моряк, но кавалерист ты дерьмовый как собака на заборе!
Спина и левый локоть болели от ушибов, правая нога не сгибалась в колене, зад был отбит. Якоба всё же подсадили на коня позади того самого солдата, который потешался над его способностями наездника. Юноша обхватил его руками, и они вдвоем потрусили в ночь, провожаемые веселыми напутствиями.
На вершине холма, откуда слышался шорох моря и угадывался лежавший внизу город с редкими проблесками огней, караульный остановил коня; Якоб слез. Дальше нужно было идти самому. При свете ущербной луны он пробирался ощупью по тропе между кустиками пожухлой прошлогодней травы, морщась от боли, оскальзываясь в лужицах жидкой грязи и подворачивая ноги на коварных камнях. Деньги из бархатного мешочка Якоб загодя рассовал по разным карманам, поэтому, нечаянно столкнувшись с новым караулом уже в рыбацком поселке, быстрым жестом извлек золотую монету: не господин ли офицер обронил ее вон там, на углу? Еще одну пришлось отдать возле порта, после чего Якоб, прихрамывая, поковылял туда, где поскрипывали снастями лодки под тихие шлепки воды.
Эй! Ты кто такой? Чего тебе тут надо?
Здоровый детина выпрямился во весь рост у костра, возле которого сидело еще несколько человек. Якоб подошел ближе, поклонился, спросил, известен ли кому-нибудь господин Кастинель. Это имя очень вовремя выскочило из закоулков его памяти: меняя гинеи на франки и наоборот, Ротшильд действовал в Булони именно через Кастинеля купца, имевшего связи на таможне.
На чужака смотрели молча, ощупывая, взвешивая, измеряя взглядом. Кто-то спросил, наконец, зачем ему понадобился Кастинель, да еще в такой час; Якоб ответил, что послан господином Ротшильдом.
Ротшилд? раздался голос с сильным английским акцентом. Что он хотеть, мистер Ротшилд?
Стараясь говорить четко и понятно, Якоб сказал, что мистер Ротшильд велел ему передать кое-что капитану, который доставит его на ту сторону пролива. Золото блеснуло в свете костра; англичанин поднялся, подошел и властным жестом выхватил наполеондор из рук у юноши.
Второй на той стороне, быстро добавил Якоб.
Олл райт, сказал англичанин. Где ваш багаж?
Якоб развел руками: вон он, весь тут. Капитан хмыкнул и велел ему следовать за собой.
Высокий моряк шел уверенно и быстро, хотя и слегка вразвалочку; Якоб поспевал за ним с большим трудом. У одной хижины на берегу капитан остановился, нырнул внутрь, вышел через некоторое время и подал Якобу мягкую шапку, отвернутые края которой закрывали шею, и дурно пахнувший плащ, который юноша предпочел пока нести в руках. Резко похолодало, но быстрая ходьба не давала замерзнуть. Они шли по неожиданно плотному песку, с которого уже отползла вода (начинался отлив), потом по нескончаемо длинному молу с причаленными к нему рыбацкими лодками. Еще на ходу англичанин выкрикнул несколько коротких фраз, из темноты откликнулись: «Ай, сэр!» Когда Якоб, чуть не врезавшись в спину капитана, остановился у большой лодки, двое матросов уже вставляли уключины, третий отвязывал чалки, а четвертый, в высоких сапогах, спрыгнул в воду, собираясь толкать лодку сзади. Накинув плащ на плечи, Якоб шагнул в ходившую ходуном лодку и прошел, балансируя руками, к небольшой конурке за мачтой, где ему велели сидеть и не высовываться.
Вода стремительно отступала, увлекая за собой баркас. Кормовой фонарь потушили; матросы почти бесшумно шевелили веслами, проходя мимо темной громады форта, вдававшегося в залив. Потом весла сложили на дно; Якоб услышал сквозь шумное дыхание моря, как захлопал парус, надуваясь ветром. Лодка то задирала нос, взбираясь на волну, то неслась вниз, точно санки с горки, и тогда в животе у Якоба образовывалась сосущая пустота; по дну перекатывалась холодная вода, захлестывавшая с бортов, ноги заледенели. Как глупо будет утонуть сейчас, ведь он только что внёс хозяину за квартиру за этот месяц, думал Якоб. Хватятся его нескоро, а когда станет ясно, что он не вернется, хозяин заберет себе почти новые, добротные сапоги, которые стоят за занавеской, и сдаст квартиру кому-нибудь другому, а новый жилец может найти тайник под половицей и восемьдесят четыре франка фрау Шёнефельд из Франкфурта их так и не получит
Никто не утонул. Часа через три парус спустили; баркас то стремительно несся вперед, то падал вниз, и тогда гребцы со стоном налегали на весла, не давая волне утащить его обратно в море. Где-то рядом оглушительно гремели валы, разбиваясь о скалы. Лодка ткнулась носом в песок, два матроса разом спрыгнули в воду и потащили ее к берегу. Когда Якоб с трудом выбрался на землю, та заплясала у него под ногами, желудок поднялся к горлу, грозя извергнуть свое содержимое.
Чахоточный месяц пропал совсем, не было видно ни зги. При свете фонаря, с трех сторон закрытого щитками, Якоб расплатился с капитаном, добавив к наполеондору пару серебряных монет, чтобы ему позволили оставить себе шапку и вонючий плащ: со всех сторон задувал пронизывающий ветер, бросая в лицо колючим песком. Один из матросов повел его за собой по берегу, потом полез вверх, шустро карабкаясь по уступам в почти отвесном склоне. Время от времени он останавливался, оборачивался и протягивал Якобу крепкую мозолистую руку. Наверху Якобу стало дурно. Матрос дождался, пока он отдышится, закинул его руку себе на шею и потащил по дороге к постоялому двору, где оказалась и почтовая станция. Якоб спросил себе чаю и заплатил за вино для матроса.
Смотритель не понимал ни по-французски, ни по-немецки. Якоб на пальцах объяснил, что ему нужно в Лондон как можно скорее. На остаток денег из бархатного мешочка он получил в свое распоряжение целую карету, запряженную четверней.
До Лондона домчались часа за четыре. По счастью, нашлись попутчики, тоже спешившие в столицу по важным делам, так что их высадили не у заставы с рогаткой, а уже за Лондонским мостом. Отыскать Нью-Корт тоже оказалось несложно: подозрительно покосившись на его плащ и шапку, лондонский почтовый смотритель всё же указал ему дорогу. Еще не рассвело; в плотный туман пялились белесые зрачки газовых рожков, окруженные радужным нимбом. Пройдя через широкий мощеный двор к большому кирпичному дому в три этажа, Якоб поднялся по полукруглым ступеням крыльца к массивной двери под навесом, опиравшимся на две колонны, и постучал молотком.