На всех нашло затмение! В том-то и дело, что на всех нашло затмение! Не даром ведь говорят: кого хочет наказать Бог, у того отнимает ум, dementat. Казалось, испита была вся чаша горечи, которая может достаться в наказание государству, народу; нет, это было только начало «болезнем».
На дне чаши оставалась еще желчь и французы, которые не имели силы бороться с врагами, нашли силу воевать между собою, и вот три месяца они дерутся не на живот, а на смерть. Война объявлена не только настоящему порядку вещей, но и прошедшему с которым разрывается всякая связь, и все исторические памятники разрушаются с каким-то остервенением и вместе с наслаждением. Тюильри сожжен дотла, Люксембургский дворец в развалинах, Лувра, с его сокровищами, едва осталась третья часть. Вчера получено известие, что горит Ратуша, Префектура полиции, Ломбард. О статуях Генриха IV и Людовика XIV и говорить нечего. Наконец Вандомская колонна, гигантский памятник всесветных побед, которыми так любили хвалиться французы, обложенная навозом, попалена усилиями механики, вдоль улицы Мира, rue de la Paix, (какая странная ирония!), у героя, стоявшего на высоте ее, в порфире и лавровом венце, отлетает голова, и туловище раскалывается на двое при неистовых рукоплесканиях толпы. Кости его, из почетной гробницы Дома инвалидов, хотят бросить в могилу подлого, презренного убийцы.
Какие поразительные явления, знамения, и вместе уроки для современников, для всех, имеющих очи видети и уши слышати!..
Когда вышла Штраусова книга о жизни Иисуса Христа, прочитал первую главу, где автор, разбирая явление Ангела в алтаре Захарии, отцу Иоанна Крестителя, прикладывает к этому сказанию Шлецерову буквенную, щепетильную критику летописных сказаний: с которой стороны явился ангел, мог ли увидеть его народ, стоявший вне алтаря и проч., и начал было писать письмо: Вы не верите чудесам, так зачем же вы принимаетесь рассуждать об Евангельских чудесах? Вы не признаете бытия ангелов, так зачем же толковать, с какой стороны невозможный ангел мог быть виден, или слышан, народу?..
Вы не признаете чудес, но вы сами, человек, разве не чудо? Откуда вы взялись, как в капле семени зародились ваш ум, совесть, воля? И вот вы написали книгу Как происходили ваши мысли, как они находили себе выражения?..
В 1856 году, из Геильброна я ездил нарочно к Юстину Кернеру расспросить о явлениях, рассказанных им в die Seherin von Prevorst, передать ему известные мне случаи, свидетельствующие о явлениях и силах мира невидимого, и после начать о них речь, но не нашел его дома: он отъехал накануне именно туда, откуда я выехал для его посещения (в Вильдбад, в Вюртембергском королевстве) и намерение мое не исполнилось[4].
Лет двадцать тому назад, услышав мельком об образовании в Университете между студентами общества для распространения новейших попыток материализма, я начал к ним послание.
Пишу, не знаю к кому, и лишь зная о чем. До слуха моего в уединенной келье дошли известия о каких-то отрицательных сочинениях религиозного и политического содержания, кои ходят по рукам между студентами, переводятся ими и сообщаются друг от друга. Преданный Университету, к которому принадлежал сам, от всей души любя студентов, между которыми находится теперь мой сын, я решился сказать несколько слов молодым друзьям, хотя и неизвестным.
В последнее время судьба кинула меня на поприще вопросов общественных: не обинуясь, говорил я искренно свое мнение о современных, опасных для нас обстоятельствах, несмотря ни на какие лица; не обинуясь, скажу и теперь вам, что не менее опасно, хоть и в другом отношении о взятом вами направлении. Предмет этот слишком важен, но, к сожалению, он все еще не занимает подобающего ему места в системе государственного управления. Принимая его к сердцу, я боюсь, чтоб другие осведомленные, не разумея дела, не принялись говорить с вами иначе, т. е. действовать по-своему, и не принесли б вреда вместо пользы, чтобы не возрастили зла вместо его искоренения.
Прежде всего я похвалю ваше стремление к истине: Блажени алчущии правды[5], яко тии насытятся, сказал Тот, кого надо бы нам спрашивать и слушать чаще, читая Евангелие[6].
Ваш возраст самый опасный: ум ступает в права свои, кровь кипит, сердце волнуется, страсти зарождаются, вопросы встречаются на каждом шагу: как, почему, зачем, на что? Обыкновенные ответы неудовлетворительны, и вот для юных искателей.
Чистое сердце ваше оскорбляется ежедневными явлениями зла. Кажется, все не так, все должно быть переменно, и как легко сделать все это!
И вот являются, может быть, благонамеренные, но ограниченные учителя, руководители, или отчаянные, неизлечимые мечтатели. Они обещают все, и давно уже обещали все их прародители, но разберите, что же исполнилось из их обещаний?
Куда пришла Франция после всех кровавых опытов с 1789 года?
А сколько было там умных людей! Какие таланты! Были истинные гении по всем путям человеческой жизни! Сколько книг написано, одна другой лучше, читаешь их с увлечением, восторгом, и какие же плоды?
Нынешние эмигранты сулят, если отдать им в руки управление, такую республику, от которой с ужасом отворачиваются самые либеральные граждане, и хватаются за железную руку Людовика Бонапарта, надеясь в той найти опору.
Эти эмигранты имели власть в своих руках, что же они сделали? Они могли говорить в своей палате все, что им было угодно, что же они сказали?
Если б было у кого из них слово-дело ясное, простое, способное осчастливить гражданское общество, или, по крайней мере, помочь добру и помешать злу, слово, оно заставило бы сердце биться у всякого образованно мыслящего человека на обоих полушариях, нашло бы везде себе много друзей, явных и тайных, не менее сильных исполнителей; но нет, не было такого слова-дела, да и нет его
Не нашли его все глубокомысленные философы Франкфуртского сейма, которые столько времени посвятили на рассуждение об основных правах гражданина, Grundrechte.
Не сказали его ни Маццини, ни Герцен.
Луи Блан с работниками в Луксембурге, рассуждая о droit du travail[7], представил смешное зрелище, одно пустозвонство!
Хороши проповеди и отца Анфантена в Египте.
Читаешь Жорж-Санда, Прудона, прекрасно, красноречиво, трогательно, и вздохнешь, и задумаешься, и улыбнешься, но в конце концов опять спросишь: да что же это все? Если и не то, что общие места, а умные вещи, но без приложения: ничего с ними не поделаешь!
Вспомните известие о смерти Кабе в Икарии, о тех явлениях, коими отравлены были последние его дни в основанных им фаланстениях[8].
Вот Коссидьер так благоразумно поступил, открыв винный погребок в Лондоне.
Немногому путному в этом отношении научает нас и Америка со свободой, часто необузданной. Живут американцы вольнее, но счастливее ли? Их братоубийственная война представляет страшное зрелище даже для Старого света, который прожил подольше Нового и видел много всякого зла на своем веку.
Болезни, язвы, раны, злоупотребления общества увидеть, описать легко и плакать над ними также. Во все времена являлись добрые сострадательные люди и писатели, которые живо чувствовали их, принимали к сердцу и описывали красно и трогательно. Почитайте хоть одного Руссо: но лекарства-то какие и кем найдены и указаны? Чирья вырезаются, по верной, хотя и неблагозвучной русской пословице, а болячки вставляются. Такова история многих преобразований вроде нашей замены откупной системы акцизною, с которою народ питается донельзя.
Другие преобразователи не только жаловались, но брались исправить и начинали с истребления, что же вышло?