Выход на свободу не стал для него толчком к исправлению. Его городские, повзрослевшие дружки-повесы, встретили его радушно и уважительно, «подогрели» дозой, деньгами. И понесло, понесло его на рифы в дырявой лодке без весел, закружило в смертельных водоворотах, швыряло и било о скалы, несло к водопаду, над которым в водяной пыли глохли предсмертные крики тысяч молодых русских юношей и девушек.
До «залёта» в колонию, довольно долгое время ему удавалось умело обманывать мать, когда же, в связи с арестом, всё открылось это стало для неё тяжелейшим ударом. Будь жив его отец, может быть, всё было бы иначе, но он погиб, когда Максиму было восемь лет, а все тяготы жизни легли на плечи матери, ей пришлось одной поднимать двенадцатилетнюю дочь и сына. В какой-то момент она утеряла контроль, не увидела начавшегося падения сына, который очень ловко научился вывёртываться, врать с невинными глазами. Неадекватное порой поведение сына она списывала на подростковый возраст, на гормональные всплески. Какие-то смутные подозрения возникали, но до въедливого расследования дело у неё не дошло борьба за выживание отнимала много сил и времени. Когда же он вернулся из колонии, воспитательная работа стала пустым звуком, очень скоро он бессовестно ограбил семью: унёс золотые украшения и скромные денежные запасы. Он практически перестал жить дома, а появляясь, вёл себя нагло и агрессивно. К этому времени их дом расселили. Мать, бабушка и сестра переехали в отдельную квартиру на Гражданку, матери удалось «выбить» для сына комнату в малонаселённой коммуналке в центре города.
В своём новом жилье он почти не жил, скитался по приятелям и вскоре стал комнату сдавать. Постоянное безденежье заставило его обменять свою четырнадцатиметровую комнату на меньшую с доплатой, вырученные деньги, само собой, он быстро «прогудел», а вскоре продал и эту комнату. Сейчас он жил в двухкомнатной квартире Эдика на улице Бадаева в Весёлом посёлке. К матери он давно не наведывался и не звонил, там стало тесно: сестра с мужем и двумя детьми жила с матерью, бабушка лежала парализованная.
Многолетний стаж общения с героином непременно оставляет свой отпечаток на человеке. Люди без поддержки близких, из необеспеченных семей в короткие сроки могут стать маргиналами, отдавая свою волю и жизнь наркотику, становясь его рабами. Максиму же, несмотря на немалый наркотический стаж, оставаясь в своём гнилом кругу, «болея» и живя общими интересами с коллегами по несчастью, удавалось не скатиться до уровня Эдика и Ланы. Он не растерял способности размышлять, пытался в общении с людьми выглядеть пристойно, и это у него получалось, хотя опытный глаз по многим внешним признакам легко был способен определить его «болезнь».
До четвёртого класса он был круглым отличником и страстным книгочеем. По окончании четвёртого класса в летние каникулы, он зачарованно «проглотил» несколько толстых книг среди них «Всадник без головы», «Два капитана», несколько книг Жюля Верна. Эта привычка к чтению, основательно привитая ему матерью в детские годы, не пропала и после, когда он ступил на смертельный путь. Он по-прежнему любил читать, мог размышлять о прочитанном, причём правильно оценивал идею, смыслы, отличал хорошую литературу от пустой и «левой». С удовольствием мог в определённых обстоятельствах полезно «рисануться» знаниями, умело бравировать ими и это часто помогало ему в сложных ситуациях.
Жизнь среди людей вынуждает наркомана хотя бы по «вершкам» быть в курсе событий в мире и обществе, уметь поддерживать разговор, входить в доверительные отношения с людьми, вести себя так, чтобы не «проколоться». Этого наркоман всегда боится, хотя напускает на себя независимый и здравый вид.
В отличие от многих своих коллег, Максиму не составляло труда поддерживать вполне здравый разговор с незнакомыми людьми на многие темы. Он интересовался жизнью города, слушал музыку и продолжал читать. Читал он много и всё, что попадалось под руку. В грязных квартирах, в которых ему приходилось коротать время с «коллегами», он находил какую-нибудь книгу и погружался в неё, забыв обо всём происходящим рядом с ним. Но это происходило с ним только тогда, когда было «лекарство», без него он становился другим человеком. В критические дни, в отсутствии наркотика, ему было не до чтения, наркотик был ключом, открывающим ему дверь к другим мирам, под ним раскрывались и расширялись горизонты, обложенные чёрными тучами реального мира. Горизонты эти были иллюзорны, но они стали его прибежищем, домом, за дверью которого был калейдоскопически меняющийся, всегда неожиданный, никогда не повторяющийся, бездонный и магнетический мир грёз.
Его нынешние товарищи по несчастью Эдик и Лана, уже давно вели растительный образ существования, в команде он был непререкаемым лидером. Держал он их в крепкой узде, полностью подмяв под себя. Его раздутое самомнение требовало власти, и он её жёстко установил. К Эдику он давно испытывал презрение, временами ненависть, Лана в его глазах была недоразвитым, потерянным и жалким существом.
Пока он сидел и размышлял, сигареты были выкурены. Машинально комкая пустую пачку, он неожиданно вспомнил, что когда он мальчишкой начинал курить, то прятал сигареты в «продухах» вентиляционных отверстиях подвалов дома, в котором жил, и эти его схроны никем и ни разу не были обнаружены. «Вот и временное решение из далёкого детства», прошептал он, вставая со скамьи.
Долго искать место для тайника ему не пришлось. На цоколе дома, напротив детского сада, он увидел искомые вентиляционные отверстия. Присев у одного из них, он поднял валяющийся рядом силикатный кирпич и сунул его внутрь. Кирпич, будто кто-то рассчитал его размер, лёг точно в отверстие. Он протолкнул его в глубину, сунул руку в отверстие, нащупал кирпич и пробормотал: «Почти банковская ячейка». Достав из кармана пачку долларов, озираясь, дрожащими руками он пересчитал деньги. Тридцать тысяч долларов! Таких денег ему никогда не доводилось держать в руках. В куртке у него был полиэтиленовый пакет, в него он замотал доллары. Воровато оглядываясь, он вложил пакет в отверстие и закрыл его ещё одним куском кирпича. После он пересчитал российские деньги. Пятьдесят восемь тысяч новенькими купюрами по пятьсот рублей и несколько сотенных купюр с пятидесятками подняли настроение. Три тысячи, и сотни с пятидесятками, он отложил на всякий «пожарный», в задний карман джинсов. Оставшиеся деньги спрятал во внутренний карман куртки, закрывающийся на замок, с тоской думая о том, что и эти деньги будет обидно потерять, если, что-то пойдёт по плохому сценарию, но всё же лучше потерять меньшее, чем всё.
Неожиданно его охватил липкий страх и гнетущее сомнение в том, что он поступает правильно. Он заколебался. Стал успокаивать себя тем, что вероятность обнаружить его схрон мизерна. «Кому это нужно, бродить в мороз вокруг дома и заглядывать в отверстия фундамента?» думал он, но никак не мог уйти от своего тайника. Сомнение в правильности своих действий совсем его не покидало. Он мёрз, устал, сильно болел бок, ему остро требовалась «поправка» и он пытался убедить себя в том, что сможет придумать более надёжный способ уберечь деньги после того, как «поправиться» и отдохнёт.
Ну, а пока, другого выхода он не видел: встреча с милицией ничего хорошего ему не обещала, его вид в нынешнем его состоянии, даже без проверки исколотых рук и ног, кричал о его амплуа. Он подошёл к торцу дома, запомнил номер, огляделся и двинулся к шоссе.