С этим у меня проблем не было. Все ходили голыми, а к тому времени я уже легко приспосабливался к местным обычаям. В Японии при входе в дом снимают обувь, а в Таосе снимают одежду. Так в чем разница?
Впрочем, разница большая. Из-за прикосновений.
Тут все касались друг друга, и это было столь же обычным, как посмотреть. Каждый сперва касался моего лица, затем, с кажущейся невинностью, касался в любых других местах. Как и обычно, все было не совсем тем, чем казалось. Это не было невинным, и такое общение не было обычным в их группе. Они касались гениталий друг друга намного больше, чем касались моих. В моем случае они сдерживались, не желая меня пугать.
Они были очень вежливы с незнакомцами.
Я увидел длинный низкий стол, все сидели на полу вокруг него.
Пинк подвела меня к столу.
Видишь чистые полосы на полу? Не ходи по ним. Ничего на них не оставляй. По ним ходят люди. И ничего не переставляй. В смысле мебель. Такие перестановки решаются на общем собрании, чтобы все знали, где и что находится. И мелкие вещи тоже. Если что-то поднимешь, поставь точно на то место, где ты это нашел.
Понял.
Люди начали приносить миски и блюда с едой из соседней кухни.
Они ставили их на стол, а едоки начинали их ощупывать. Все ели пальцами, без тарелок, и делали это медленно и с удовольствием. Они подолгу вдыхали запах еды, прежде чем от нее откусить. Еда для этих людей была очень чувственной.
Повара они были великолепные. Я никогда, прежде или с тех пор, не ел столь же хорошо, как в Келлере. (Это мое словесное название этого места, хотя на их телесном языке название очень похоже. Когда я произнес «Келлер», все поняли, о чем я говорю.) Они начинали с хороших и свежих продуктов, которые достаточно трудно найти в городах, и приступали к готовке с артистизмом и воображением. Еда не была в каком-либо национальном стиле из тех, что я пробовал. Они импровизировали и редко готовили какое-то блюдо одинаково дважды.
Я сел между Пинк и парнем, который едва не задавил меня на рельсах. И бесстыдно обожрался. Еда была настолько круче вяленой говядины и сухого органического картона, которыми я до этого питался, что устоять я не смог. Я ел не торопясь, но все равно закончил есть намного раньше остальных. Я наблюдал за ними, осторожно отодвинувшись от стола и гадая, не стошнит ли меня от обжорства. (К счастью, не стошнило.) Они ели сами и кормили друг друга, иногда вставая и обходя вокруг стола, чтобы предложить отборный кусочек другу на противоположной стороне. Очень многие таким же образом кормили меня, и я едва не лопнул, пока не выучил на корявом амслене фразу, означающую, что я сыт по горло. От Пинк я узнал, что более вежливый способ отказаться угостить кого-то самому.
Вскоре у меня не осталось других занятий, кроме как кормить Пинк и наблюдать за остальными. Я начал становиться более наблюдательным. Я полагал, что они едят в уединении, но вскоре увидел, что по всему столу идет оживленный разговор. Руки были очень заняты, двигаясь с поразительным проворством. Люди разговаривали, касаясь пальцами любой части тела собеседника ладони, плечи, руки, ноги, животы. Я с изумлением наблюдал, как волна смеха, наподобие падающих костяшек домино, прокатывается от одного конца стола к другому, когда чью-то шутку пересказывают вдоль линии. Это происходило быстро. Присмотревшись внимательнее, я смог заметить, как перемещаются мысли, достигая одного человека и передаваясь дальше, в то время как ответ шел с противоположного направления и, в свою очередь, тоже передавался. По пути возникали другие ответы и тоже прокатывались вперед и назад. Все это походило на волны.
Но это было и неопрятно. Давайте признаем: если есть пальцами и разговаривать руками, то неизбежно измажешься едой. Но никто не возражал. Я уж точно нет. Меня слишком тревожило ощущение, что я остаюсь за бортом. Пинк разговаривала со мной, но я знал, что начинаю открывать для себя, что значит быть глухим. Эти люди были дружелюбны, и я им вроде бы нравился, но с этой проблемой я ничего не мог поделать. Мы не могли общаться.
Потом мы вышли на улицу кроме тех, кто убирал со стола, и приняли душ под несколькими кранами, из которых лилась очень холодная вода. Я сказал Пинк, что хотел бы помочь с тарелками, но она ответила, что я буду лишь путаться под ногами. Я ничего не смогу здесь делать, пока не научусь их очень специфическим методам работы. Похоже, она уже предположила, что я останусь здесь настолько долго.
Обратно в здание, чтобы вытереться это они проделывали с их обычным щенячьим дружелюбием, превращая взаимное использование полотенец в игру и подарок, а потом мы прошли в купол.
Внутри было тепло и темно. Свет проникал только черед переход в столовую, но его не хватало, чтобы пересилить свет звезд, видимых через треугольные панели крыши. В куполе было почти как под открытым небом.
Пинк быстро описала мне этикет перемещений внутри купола. Его было нетрудно соблюдать, но я все равно старался держать руки ближе к телу и не шагать широко, чтобы не повалить кого-нибудь, зайдя на пространство для ходьбы.
И опять меня подвело недопонимание. Тут не было иных звуков, кроме шороха плоти, касающейся плоти, поэтому я решил, что оказался посреди оргии. Я бывал на них и прежде, в других коммунах, и все они выглядели очень похоже на происходящее. Я быстро увидел, что ошибся, и только позднее обнаружил, что был прав. В каком-то смысле.
Мою оценку исказил тот простой факт, что групповой разговор этих людей должен был выглядеть как оргия. Более тонкое наблюдение, которое я сделал позднее, сводилось к тому, что, когда сотня обнаженных тел трется, целуется, ласкает и гладит друг друга, и все это одновременно, то какой смысл искать отличия? Не было никаких отличий.
Должен сказать, что я использовал слово «оргия» только для передачи общей идеи множества людей, находящихся в тесном контакте. Мне не нравится это слово, в нем слишком много подтекстов. В то время я и сам повелся на эти подтексты, поэтому с облегчением увидел, что это не оргия. Те, на которых я побывал, были нудными и безличными, и от этих людей я ожидал лучшего.
Многие протискивались сквозь толпу, чтобы добраться до меня и познакомиться со мной.
Никогда более чем по одному за раз; они постоянно знали о том, что происходит, и ждали своей очереди поговорить со мной. Естественно, тогда я этого не знал. Пинк сидела рядом, чтобы переводить сложные мысли. Постепенно я все меньше и меньше использовал ее слова, проникаясь духом тактильного зрения и понимания. Никто не считал, что реально познакомился со мной, пока не коснулся всех частей моего тела, поэтому на мне постоянно были чьи-то руки. Я робко начал отвечать тем же.
После всех этих прикосновений у меня быстро возникла эрекция, которая сильно меня смутила. Я бранил себя за то, что не сумел удержаться от сексуальной реакции при общении, оказался не в состоянии удерживаться на той же интеллектуальной плоскости, на которой, по моему мнению, находились они, и тут с некоторым потрясением осознал, что пара неподалеку от меня занимается сексом. Вообще-то они занимались этим уже минут десять, и это казалось настолько естественной частью происходящего, что я одновременно и осознавал, и не осознавал это.
Едва я это понял, как внезапно задумался: а прав ли я? Действительно ли это секс? Все происходило очень медленно, свет был слабый. Но ее ноги были подняты, а он находился сверху, уж в этом я был уверен. Пусть это было глупо с моей стороны, но я действительно должен был знать. Должен выяснить, во что, черт побери, я ввязался. Как я смогу правильно социально реагировать, если не знаю ситуации?